ризницею, сосудами, антиминсами и другими нужными вещами, дабы водворить богослужение и созвать разсеянное стадо. Его Пастырское увещание к Протоиерею города Вязьмы возымело желаемое действие: ибо вскоре в сем городе и в окрестностях онаго воскурилась безкровная жертва Господу Избавителю»[406].
Эта поэтизированная трактовка весьма недавних для автора цитированной книги событий отражает ту непростую обстановку, когда калужский архиерей мог что-либо предпринять лишь «с согласия Правительства» и «по сношению и совету с Гражданским Правительством», то есть личная инициатива епископа Евлампия была в значительной мере скована даже в той сфере пастырского душпопечения, которая предопределяла круг его прямых обязанностей и прав.
Тяжелый 1812 год застал епископа Евлампия уже больным. Тем не менее, он осуществил крестный ход в село Калужку, где хранилась прославленная чудесами Калуженская икона Богоматери, и торжественно перенес ее в калужский кафедральный собор, предписав совершать перед ней ежедневные моления, с коленопреклонением, по всей епархии «о избавлении от нашествия иноплеменных» и крестные ходы вокруг городов и сел. Примеру архиерея, жертвовавшего на военные издержки, последовало духовенство и собрало 9204 рубля и разные золотые и серебряные изделия. И даже тогда, когда калужане начали покидать город, Евлампий продолжал совершение крестных ходов. И только в ночь, когда, по предположениям военных властей, французы должны были подойти к Калуге, епископ вместе со свитою переправился за Оку в село Ромоданово и там нашел приют в доме Олонкина. Но вскоре стало известно, что армия Наполеона прошла к Москве, и архиерей не замедлил вернуться в свой дом. Так он вместе с калужанами провел более сорока дней, с 2 сентября по 14 октября, когда выяснилось, что неприятель удаляется из пределов губернии. В память об избавлении Калуги было решено совершать ежегодно крестный ход 12 октября. Намерение оставить Калуженскую икону Богоматери навсегда в соборе сначала встретило сочувствие в Синоде, но позже, 6 мая 1817 года все-таки пришлось вернуть образ в Калужку[407].
На долю епископа Евлампия выпали и хлопоты по ликвидации последствий пребывания неприятеля в пределах Калужской епархии, выразившихся в ограблении церквей и монастырей, в сожжении храмов и домов церковного причта, главным образом в Боровском, Малоярославецком и Медынском уездах. Церковная утварь была прислана из Тульской и Курской епархий, некоторые вещи поступили из Александро-Невской лавры и Коневского монастыря, из некоторых церквей Санкт-Петербургской епархии и от частных лиц. На основании сметы, представленной епископом Евлампием, Синод ассигновал на восстановление разоренных Боровского и Малоярославецкого монастырей 17000 рублей. Много забот было с раздачей пособий, что Синод поручил рязанскому архиепископу Феофилакту, прежде бывшему калужским[408]. Епископ Евлампий позаботился также о Смоленской и отчасти Московской епархиях, тогда не имевших своих архиереев. По его приглашению некоторые церковнослужители переехали в Калужскую епархию.
Епископ Евлампий Введенский скончался 22 мая 1813 года, а 19 июля того же года на калужскую кафедру был переведен из Вологды епископ Евгений Болховитинов; в своем слове, произнесенном 12 октября 1813 года в Иоанно-Предтеченской церкви, он имел основания уже дать оценку недавних событий[409].
Сохранился чрезвычайно интересный «Имянной список учиненной в Калужской Духовной Консистории о пострадавших от неприятеля священно-и церковнослужителях и неимеющих насущного хлеба, одежды и обуви», с перечислением 78-ми лиц, включающий священников, диаконов, дьячков и пономарей из Малоярославца, села Скрыпорова, Боровска и его слобод, сел Красного, Уваровского, Тимашева, Желанья, Юдина, Кременского, Иклинского, Ивановой Горы, Чубарова, Русинова, Тарутина, Комлева, присёлка Георгиевского и Шанского завода[410]. Это территория, охваченная театром военных действий, и именно здесь произошли в основном зафиксированные разрушения и разграбления, весьма тщательно отраженные в многочисленных рапортах и докладах[411]. Столь же скрупулезно были подсчитаны и убытки штатных служителей Боровского Пафнутьева монастыря, числом пятнадцати, в размерах от 135-ти до 814- ти рублей[412]. Духовное ведомство заботливо занималось трудоустройством духовных лиц, оставляя на прежнем месте одних и приписывая к иным храмам других[413]. Каждый из священников, диаконов и причетников, включенных в список «нуждающихся в насущном хлебе, одежде и обуви», получил денежное пособие в размере от 40 до 150-ти рублей[414], кроме того, были выплачены деньги «священноцерковнослужителям по Калужской епархии, нуждающимся в семянах для весеннего посева указной пропорции земли церковной»[415]. Таким образом, издержки духовного сословия были в основном приняты на счет казенных расходов.
Исходя из упомянутых материалов, можно заключить, что приходское духовенство и члены церковных причтов Калужской епархии наиболее пострадали от нашествия французской армии (в действительности мародерством занимались не только неприятельские войска). Но вряд ли этот урон в целом соразмерим с тем, который понесло крестьянство тех же Малоярославецкого и Боровского уездов[416]. Безусловно, духовенству был нанесен неприятелем и чувствительный моральный ущерб, вследствие ограбления и осквернения храмов на указанной территории. В частности, такая участь постигла боровские храмы, равно как и малоярославецкие[417].
Факты участия калужского духовенства в событиях Отечественной войны 1812 года нашли освещение в документах, опубликованных В. И. Ассоновым[418]. Естественно, здесь есть своя специфика, поскольку речь идет не о непосредственном участии в военных операциях, а о совершении молебствий и чтении воззваний, о пожертвованиях, о спасении церковного имущества, о сборе оружия и иных вещей, оставшихся на поле сражения, об учреждении крестного хода в память избавления Калуги от опасности быть захваченной французской армией. Любопытен по своему содержанию синодальный указ от 14 августа 1812 года о сборе пожертвований, на основании которого Калужская духовная консистория, в частности, решила «означенным благочинным также объявить причетникам, священно и церковнослужительским детям и семинаристам, ныне в домах при отцах и родственниках своих находящихся, не выше риторического класса, не пожелает ли кто из них засим от святейшаго синода предписанием поступить во временное ополчение, по окончании которого должны они возвращены быть к прежним своим местам, и ежели кто пожелает, то сверх обнадеживания святейшим синодом, что таковое их служение не оставлено будет без уважения и не лишат могущего оставаться, после некоторые из них, семейства, доходов, будут еще предоставлены за теми их семействами самыя выгоднейшия диаконския или причетническия места»[419]. Насколько это обещание привлекло молодежь духовного сословия, — это уже отдельная тема, хотя и непосредственно связанная с рассматриваемой.
В научную традицию прочно вошел принцип при освещении исторических событий выделять наиболее ярких лиц, в военной тематике — героев либо предателей. Между тем, героизм в Отечественной войне 1812 года был явлением массовым, а предательство, — к счастью, единичным: иначе вряд ли можно было надеяться на победу, и тем более ее завоевать. При таком положении вещей калужское духовенство, казалось бы, занимает несколько обособленное место. Известно о том, что некоторые из причетников принимали участие в ополчении, и притом храбро сражались, но ведь никому не приходило в голову вооружить основную массу духовенства; оно выполняло иные общественные функции, соответствующие его сану, и, надо сказать, в основном выполняло их образцово. Опубликованные документы говорят о том, что священники Калужской епархии, за немногим исключением, не спасались бегством от неприятеля в 1812 году и терпеливо делили со своей паствой радости и горе. И не ставили себе это в заслугу, а поэтому часто встречающиеся в деловых бумагах фразы о том, что «о подвигах священнослужителей, бывших в том 1812-м году при сей церкви, нам неизвестно» или «во время нашествия неприятеля при нашей церкви особенных достопамятных произшествий не было», вряд ли надо понимать буквально.
Особое восхищение вызывает своими действиями старый и больной калужский архиерей — епископ Евлампий (1809–1813). Превозмогая немощи, он неустанно молился и ободрял калужан в самые трудные дни Отечественной войны 1812 года. И какую же благодарность выразили этому человеку их потомки? Разграбили его погребение и разбросали его кости. Может быть, только потому, что он носил высокий священный сан, а это еще совсем недавно оказывалось непреодолимым препятствием для достойной
