— Я тебя подожду наверху, — сказал он Джорджу, через силу улыбнувшись. — Микки Финиган дал мне вчера несколько комиксов. Если хочешь, почитай после меня.
Джорджи кивнул и проглотил слюну. На лице его, казалось, не было ничего, кроме огромных серых глаз.
— На, надень носки, Джорджи!
Мальчик послушно натянул на свои голяшки толстые шерстяные носки. Все трое тихо стояли в прихожей, когда из гостиной донесся шум. Джозеф взлетел по ступенькам, будто сам дьявол гнался за ним. Дверь распахнулась, яркий свет упал на лицо Джорджа, его била дрожь.
— А, вернулся? — В тихом голосе матери звучала ярость. Она придержала дверь, давая Джорджу пройти. Подталкиваемый сестрой, ребенок переступил порог и тут же получил такой удар кулаком в затылок, что пролетел через всю комнату.
— Мам… не надо, мам! Не бей его, мам!.
Нэнси Маркхэм повернулась к дочери:
— Ну-ка, марш наверх, пока я не отходила и тебя!
Джордж в страхе лежал на холодном, покрытом линолеумом полу. Мать опустилась рядом, приблизила к нему свое лицо.
— Хотел, значит, убежать от своей мамочки, да, Джорджи, мальчик мой? — Вцепившись ему в волосы, она притянула к себе его голову. — Так куда же ты сбежал на этот раз, а?
Заметив, что ребенка бьет дрожь, она ощерилась, от чего между ярко накрашенными губами обнажились зубы, прикрыла глаза и принялась колотить его. Худенький, кожа да кости, мальчик, не в силах сопротивляться, лишь прикрывал голову руками.
Джозеф, лежа на постели в спальне, прислушивался к звукам, доносившимся снизу: приглушенным ударам и воплям матери, которые становились все громче.
Тяжело дыша, Нэнси выпрямилась.
— Ну а теперь, Джорджи, мальчик мой, иди и извинись!
Ребенок зашелся в рыданиях, заглатывая воздух в свои разрывающиеся от боли легкие. Из носа текла тоненькая струйка крови. Он, пошатываясь, встал на ноги, ухватился за стол.
— Ты слышал, что я сказала? — И Нэнси со всего размаха закатила сыну оплеуху. Спотыкаясь, он проковылял через гостиную и дальше — на кухню.
Ощущая на себе взгляд матери, стоявшей у него за спиной, Джордж посмотрел прямо в лицо верзиле, которого увидел на кухне.
— Ты, Берт, не волнуйся, я такую трепку ему задала, что теперь шелковым будет.
Верзила уставился на Джорджа своими темными глазками-щелочками. От него так разило потом, что ребенка едва не вырвало. Его толстое брюхо, на котором едва сходилась вся в сальных пятнах жилетка, ходуном заходило, когда он попытался поудобней устроиться на стуле. Джордж не мог отвести ненавидящего взгляда от красного одутловатого лица.
— Не очень-то он разговорчив, Нэнс! В чем дело, сопляк? Ты что, язык проглотил?
Джордж закусил губу.
— Я очень-очень извиняюсь… Я извиняюсь.
— А что еще надо сказать, мой мальчик? — Нэнси обдала Джорджа своим дыханием.
Он сглотнул и произнес со вздохом:
— Извини… папа! — Последнего слова почти не было слышно.
— Говори громче, ублюдок!
— Извини, папа!
Верзила заметил мелькнувшую в глазах ребенка ненависть. Именно ненависть. Он не ошибся! Ему стало не по себе, но тут же он ухмыльнулся, показав желтые от табака зубы. Подумаешь, какой-то заморыш, всего-то килограммов тридцать весу! Он вытаращил глаза и, сделав свирепое лицо, чтобы окончательно запугать малыша, заявил:
— Не забывай, парень. Ты должен называть меня только папой! — Он ткнул пальцем в Джорджа и перевел взгляд на Нэнси. — А где твой паршивый чай? Чем возиться с этим дерьмом, занялась бы лучше делом!
Нэнси отпихнула Джорджа и с воинственным видом встала перед верзилой.
— Не смей так со мной разговаривать, Берт Хиггинс!..
Он привстал со стула, развернулся и двинул ей в лицо кулаком.
— Хочешь, чтобы тебя поучили, Нэнс? Щенков ты, может, и способна плодить, а вот командовать мной — это уж нет! Извини!
Джордж не спускал глаз с лица матери: она колебалась — сражаться или отступить? Как обычно, верх одержал борцовский темперамент, и Джордж опрометью выскочил из кухни как раз в тот момент, когда мать, схватив со стола заварочный чайник, запустила им в Берта.
Прыгая через две ступеньки, Джордж забыл о своих синяках и в панике помчался наверх, подальше от этого ужаса. В спальне, которую они делили с Джозефом, Джордж попал прямо в объятия сестры и, услыхав грохот внизу, снова разразился рыданиями. Эдит гладила его по коротко остриженной голове, всякий раз вздрагивая, когда из кухни доносился звон разбиваемой посуды. Джозеф, будто окаменев, лежал на кровати, уставившись в потолок. Эдит охватило отчаяние.
— Боженька милостивый, — молила она, — сделай, пожалуйста, так, чтобы наши мучители сдохли!
Голоса ее почти не было слышно из-за слез. С того дня, как полтора года назад в доме появился Берт Хиггинс, жизнь их стала просто невыносимой. Берт был хуже матери — настоящий зверь. Чуть ли не с младенческих, лет дети помнили, как мать то любила их до смерти, то до смерти колотила, и они просто чудом оставались в живых. А с появлением в доме этого проклятого Берта Нэнси и вовсе ополоумела и свое дурное настроение вымещала на Джордже. С каждым днем Эдит все труднее становилось спасать его от материнского гнева. Берт пил, мать тоже пила, и вся тяжесть похмелья обрушивалась на несчастных детей. Но больше всех доставалось Джорджу.
На Эдит лежала обязанность прибирать в доме: даже пьяная в стельку, Нэнси Маркхэм претендовала на некую респектабельность.
Все трое вскочили и приросли к месту, услыхав, что мать промчалась через гостиную и выскочила в прихожую. Ее тяжелые шаги по лестнице заглушил топот ног Берта.
— Ты как со мной разговариваешь, а? Сука паршивая! Чертова шлюха, кобыла!
— Убери свои грязные лапы, Берт Хиггинс, в последний раз предупреждаю тебя!
На лестнице что-то грохнуло, и наступила тишина. Дети в ужасе переглянулись.
— Нэнси! Эй, Нэнси! — еле слышно позвал Берт. В голосе его был страх.
Эдит, оттолкнув Джорджа, выскочила из комнаты.
— Бог ты мой! — воскликнула она и помчалась вниз, прыгая через две ступеньки. Она отпихнула Берта и тут увидела, что из виска Нэнси сочится кровь.
— Я не хотел, она упала и стукнулась башкой!
Пока Эдит, не слушая, осматривала мать, глаза Нэнси открылись, и она оттолкнула дочь.
— Только тебя тут не хватало! Убирайся прочь!
Джозеф и Джордж, онемевшие, стояли на лестничной площадке.
Нэнси пощупала голову, взглянула: все пальцы в крови.
— Ах ты гад! Да из меня кровь хлещет!
— Нэнси, дорогая! Прости меня! Да я скорее руку себе отрежу, чем ударю тебя, ты же знаешь!
Эдит поняла, что ее помощь не нужна больше, и стала подниматься по лестнице. Всякий раз повторялось одно и то же. Мать и не вспомнит о Джордже, которого зверски избила. Дней десять он будет ходить в синяках, а потом опять убежит, перед очередной трепкой. Не позаботится она и о Джозефе, нервном, больном, который буквально на глазах угасает. А об Эдит и говорить нечего. Она сама должна обо всех заботиться, всем помогать. А главное — помогать мамочке. Тем более сейчас, когда из головы у нее хлещет кровь! Но ведь мамочка сама виновата! Первая стала драться!
— Эй, вы! — сказала братьям Эдит. — Пошли со мной! — И, втолкнув мальчиков в спальню, закрыла дверь на ключ.
