то объяснимей стало молчание, молодой чиновник вцепился в чашку и начал вежливо пить, стараясь не произвести при этом никаких звуков. Затем он взял молча предложенную ему сигарету, дрожа, зажег ее, время от времени украдкой поглядывая на хозяина, который терзал янтарные четки. Что произошло? Почему он замолчал? Только что был такой разговорчивый, а теперь ни слова.
Парализованный молчанием, ужасающим доказательством того, что начальнику с ним скучно, Адриан Дэм не нашелся ничего сказать и поэтому просто улыбнулся. О, эта жалкая застывшая улыбка, спасение и последнее прибежище слабых, желающих понравиться и добиться милости, неизменная женственная улыбка, в которой он даже не отдавал себе отчета, улыбка, которая была одновременно демонстрацией осознания своей подчиненной роли, и готовности услужить, и признаком удовольствия, получаемого от общества начальника, даже если он молчит. Он улыбался, и он был несчастен. Чтобы обезвредить молчание, наполнить его смыслом, а может быть, чтобы обрести естественность и душевное равновесие, а может, чтобы набраться храбрости и найти наконец что сказать, он проглотил свой коньяк одним махом, по-русски, и от этого закашлялся. Господи, о чем же поговорить? О Прусте уже поговорили внизу, о Моцарте и Вермеере тоже. О Пикассо он не решится, это слишком рискованно. Он не помнил ни одной из тем для беседы, которые были у него скрупулезно выписаны на маленький листок и пронумерованы. Он сморщился, как будто страдал запором, тщась как-то оживить свою память, но все было напрасно. Положив руку на бедро, он нащупал спасительный листок, ощутил его существование, его шуршание в кармане смокинга; но как достать его так, чтоб это было незаметно? Сказать, что хотел бы пойти помыть руки, и там незаметно прочитать. Нет, неудобно, это выглядело бы вульгарно. Тишина была ужасающей, давящей, он ощущал себя ответственным за нее. Изучив с глубокомысленным видом дно своего бокала, он осмелился бросить взгляд на начальство.
— Я полагаю, вы что-то пишете, милый друг? — спросил Солаль.
— Понемногу, — с педерастической улыбкой отвечал милый друг, ошеломленный столь лестным обращением, и глаза его увлажнились от наплыва чувств. — Ну то есть в той мере, в какой мне позволяют мои служебные обязанности. Ох, пока я натворил, — он робко улыбнулся, — только несколько стихотворений, в свободное время конечно же. Сборничек вышел в прошлом году ограниченным тиражом, некоммерческий вариант. Исключительно для собственного удовольствия и, я надеюсь, для удовольствия нескольких друзей. В этих стихах экспрессивное преобладает над содержательным. — Воодушевленный этой изысканной формулировкой, он вновь деликатно проглотил порцию слюны и решился нанести мощный удар. — Я буду счастлив предложить вам экземпляр на японской императорской бумаге, если позволите. — Когда собеседник утвердительно кивнул, он окончательно приободрился и решил пойти еще дальше и ковать железо пока горячо. — Но вообще-то я намечаю написать роман, в свободное от работы время конечно же. Это будет произведение довольно своеобразное, так сказать, sui generis, мне так кажется, бессобытийное и даже без персонажей. Я сознательно отказываюсь от любой традиционной формы, — заключил он, став по милости коньяка сорвиголовой и высунув на мгновение кончик языка.
Воцарилось молчание, и бедный смельчак почувствовал, что босса не очень-то впечатлила идея его романа. Он схватил стакан, поднес его к губам, заметил, что тот пуст, вновь поставил стакан на стол.
— По правде говоря, я еще не окончательно определился с идеей. Может быть, я в конце концов приду к более классической форме. Я вообще-то еще думал о романе про Дон-Жуана, меня очень привлекал этот персонаж, завораживал, я даже был в какой-то степени одержим им. — Он бросил взгляд на Солаля, проверяя его реакцию. — Но в конце концов, больше всего меня, конечно, интересует моя работа в отделе мандатов, это действительно увлекательная работа.
— Роман о Дон-Жуане? Отлично, Адриан.
Молодой чиновник вздрогнул. Его назвали по имени! На этот раз — в точку! Личная дружба!
— Я много об этом думаю, у меня уже немало записей, — с жаром сказал будущий романист, охваченный энтузиазмом от внезапно обнаружившегося величия его замысла.
Да, в самую точку! Он почувствовал, как на горизонте замаячила фотография с надписью на память. Ничего сейчас не говорить, нужно подождать вопроса. Босс пока размышляет о Дон-Жуане, собирается задать ему вопрос, он чувствует это. Быть ему советником, не сразу, конечно, не сейчас. Может, на следующий год. В ожидании этого всерьез заняться Дон-Жуаном, раз уж босс им интересуется. По возвращении из командировки набросать несколько глав и подсунуть ему. Это создаст предпосылки для дружеских бесед, даже для споров, каждый будет защищать свою точку зрения. Ну уж нет, милый друг, все совершенно не так, я не согласен, это абсолютно не в характере Дон-Жуана. В общем, личная дружба. В целом он неплохо провел встречу, если посмотреть.
— Расскажите о вашем Дон-Жуане, — сказал наконец Солаль и взял сигарету, а Адриан — вжжик, поджег в тот же миг. — Что он будет делать в вашем романе?
— Ну как же, будет соблазнять, — сказал Адриан с лукавым видом и тут же поздравил себя с блестящим ответом. — (Но, может, это слишком кратко? Добавить какие-нибудь черты, характеризующие Дон-Жуана? Элегантный, остроумный, циничный? Но это, возможно, не совпадает с образом, который сложился в голове у зама генсека? И не покажется ли его ответ слишком нахальным?) — Естественно, месье, если вы захотите дать мне какой-нибудь совет, я буду вам очень признателен. Например, подсказать какие-нибудь черты характера, которые кажутся вам существенными.
Солаль улыбнулся бедняге, который лезет из кожи вон, чтобы ему понравиться. Ну-с, бросим собачке косточку.
— Вы его наделили изначальным презрением?
— Я бы сказал, нет, скорее нет, — ответил Адриан. — Он приготовился было спросить: «А что вы подразумеваете под изначальным презрением?» Но этот вопрос показался ему слишком развязным, и он выбрал менее резкую формулировку. — Изначальное презрение — что за этим стоит, если быть точным? — спросил он сладким голосом, дабы в его тоне не прозвучало ни единой неуважительной нотки.
— С какой бы достойной и добродетельной женщиной он ни познакомился, Дон-Жуан не испытывает к ней ни малейшего почтения, — начал Солаль.
Он остановился и нацелил свой нос на Адриана, который, в свою очередь, изобразил увлеченного слушателя. Он вытянул шею, чтобы ловчей ухватывать перлы красноречия, его взгляд неотрывно следил за говорившим из-под полуприкрытых век: так он изображал, как будто исключительно сосредоточен и ловит каждое слово; он поддерживал рукой подбородок, чтобы изобразить задумчивость, он интеллектуально скрестил ноги, его лицо постарело от избытка внимания, все в нем от почтительного изгиба спины до мысков ботинок выражало напряженное внимание, страстное ожидание, убежденность во взаимопонимании, готовность одобрить и предвосхищение пира духа, сопряженного с административной нежной преданностью.
— Ни малейшего почтения, — продолжал Солаль, — поскольку он знает, что, стоит ему захотеть, увы, эта приличная и благопристойная дама станет его добычей и начнет бить задом и скакать в постели подобно карпу. А почему Дон-Жуан это знает? — спросил он Адриана, который слушал с проницательным и понимающим видом, но воздерживался от ответа. — Ладно, хватит. Это слишком ужасно и, собственно говоря, абсолютно неинтересно.
Адриан прочистил горло несколько раз подряд, чтобы разогнать смущение. Бить задом и скакать подобно карпу! Босс что-то слишком крепко загнул. Видимо, шампанское ударило в голову.
— Очень интересно, — сказал он наконец, изо всех сил пытаясь придать взгляду сверкание и пылкость. — Очень, и вправду очень, — добавил он в тщетных попытках найти какую-нибудь другую мотивацию для одобрения. — Эти замечания, которые вы изволили сделать, для меня они просто бесценны.
Он хотел сказать, что принимает их с живейшей благодарностью, данная формулировка впечаталась в его душу, поскольку она бессменно венчала все его ответы на бумаги со статистическими данными, приходившие из Министерства колоний, которые всегда квалифицировались как «очень интересные» в служебных записках и которые немедленно бывали им зарыты на его маленьком кладбище. Эти статистические данные, как правило, были неточны и содержали грубые арифметические ошибки в вычислениях.
— Абсолютно неинтересно, — повторил Солаль. — А потом, зачем нужны женщины? Затем, что у них есть груди? Но они вечно висят, сплошная подделка. В журналах всегда рекламируют эти приспособления, сосценосцы или как их там, эти штуки?
