Великий Сталин

Впрочем, вернёмся в день 8 марта 1953 года… Прощание со Сталиным закончилось.

И назавтра предстояли его похороны.

Глава семнадцатая 9 марта 1953 года. Клятва Берии

9 марта 1953 года на фронтоне Мавзолея уже краснела двойная надпись:

Л Е Н И Н

С Т А Л И Н

В этот день страна и всё прогрессивное человечество прощались со Сталиным. Сказать так не означало сбиться на казёнщину или лицемерить – о Сталине действительно скорбели сотни миллионов людей. Бывший в тот день на Красной площади чекист В.Ф. Котов писал:

«Обычно, когда собираются огромные массы народа, от тесного скопища людей исходит какой-то сплошной гул. А здесь, казалось бы, полное безмолвие. Очевидно, многим знакомо выражение… «волосы на голове зашевелились». Должен сказать, что в тот момент, когда страна прощалась со своим вождём, раздались одновременно трёхминутные сигналы, подаваемые гудками и сиренами – вот тогда я почувствовал, что у меня не то что волосы на голове зашевелились, а такое было ощущение, что словно шапка-ушанка самопроизвольно приподнялась на голове, а в горле застрял комок и по телу пробежал озноб. Такое чувство испытали и другие мои товарищи по оперативному наряду».

Так было позднее, в 12 часов по московскому времени, когда после закрытия траурного митинга те же, кто выносил гроб из Колонного зала Дома союзов, сняли его с постамента перед Мавзолеем и медленно внесли в Мавзолей.

А началась траурная церемония в 10 часов 05 минут, когда Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущёв, Булганин, Каганович и Микоян вынесли гроб с телом из Колонного зала и установили его на артиллерийском лафете. Траурная процессия в сопровождении воинского эскорта двинулась по Охотному ряду и Манежной площади на Красную площадь к Мавзолею. В 10 часов 45 минут она была у Мавзолея.

Гроб установили на высоком постаменте, и советские руководители вместе с иностранными гостями, среди которых были Чжоу Эньлай, Клемент Готвальд, Пальмиро Тольятти и другие, поднялись на Мавзолей.

Митинг открыл председатель комиссии по организации похорон Хрущёв. Выступили Маленков, Берия и Молотов.

Присутствовавший на Красной площади писатель Константин Симонов оставил об этом важном часе в истории Державы воспоминания, обширные выдержки из которых я просто обязан привести…

Вот что писал Симонов о Берии:

«Листая сейчас номера… газет пятьдесят третьего года, сверяя всё это с личными своими воспоминаниями, я не мог не обратить внимание на… некоторые снимки, тогда не обратившие на себя внимание (выделение здесь и ниже жирным курсивом моё. – С.К.), а сейчас бросающиеся в глаза. «Правда» за десятое марта пятьдесят третьего года. Первая полоса её. Трибуна Мавзолея… У микрофона Маленков в ушанке, а справа от него между Хрущёвым в папахе пирожком и Чжоу Эньлаем в мохнатой китайской меховой шапке Берия, грузно распирающий широкими плечами стоящих рядом с ним, в пальто, закутанный в какой-то шарф, закрывающий подбородок, в шляпе, надвинутой по самое пенсне, шляпа широкополая, вид мрачно-целеустремлённый, не похож ни на кого другого из стоящих на Мавзолее. Больше всего похож на главаря какой-нибудь тайной мафии из не существовавших тогда, появившихся намного позже кинокартин».

Эта цитата, уважаемый читатель, тоже ведь документ истории, но не великой сталинской, а уже более поздней – подлой хрущёвской. Симонов поставил в вину Берии даже широкие плечи и шарф, даже его мрачный вид. А что он, в день похорон вождя и старшего товарища, должен был иметь вид оживлённо- расслабленный – чтобы угодить будущим «мемуаристам»?

Между прочим, Берия на том общем фото, о котором вспомнил Симонов, действительно выделяется, причём сравнение Симонова достаточно точно… Однако надо заметить, что и остальные на этом фото выглядят карикатурно. И я, сравнивая его сегодня с качественными фотографиями, сделанными в тот же день, 9 марта 1953 года, и не раз в последние годы опубликованными, задумываюсь: чем объясняется эта коллективная карикатурность – некачественной тогдашней полиграфией или сознательным карикатурным ретушированием снимка, в котором прорвалась десятилетиями скрываемая неприязнь «какой-нибудь тайной мафии» и к усопшему несколько дней назад Сталину, и к усопшему уже почти тридцать лет назад и уже лежащему в Мавзолее Ленину, и к собравшимся на трибуне Мавзолея в целом, а особенно – к Берии? Полиграфический уровень «Правды» в то время был действительно не очень-то высок, и если бы кто-то в реальном масштабе времени даже выразил бы удивление по поводу некачественного фото на первой полосе, то всё можно было бы объяснить потрясённым состоянием души, плохим клише, замёрзшими руками фотографа и т. п. А про себя радоваться – мол, вот мы их как! Перед всем светом уродами выставили, и не подкопаешься!

Ведь и такое предположение сегодня выдвинуть можно!

Не так ли?

Однако это ещё не всё!

Симонов написал также и о трёх речах, которые прозвучали в тот день с трибуны Мавзолея. И это место его воспоминаний мне тоже придётся в своей книге привести:

«На траурном митинге выступали три разных человека… Первым был Маленков, вторым – Берия, третьим – Молотов. Различие в тексте речей мне и тогда не бросилось в глаза… Однако та разница, которую сейчас по тексту речей не уловишь (ещё как уловишь! – С.К.), но которая была тогда для меня совершенно очевидна, состояла в том, что Маленков, а вслед за ним Берия произносили над гробом Сталина чисто политические речи, которые было необходимо произнести по данному поводу. Но в том, как произносились эти речи, как они говорили, отсутствовал даже намёк на собственное отношение этих людей к мёртвому, отсутствовала даже тень личной скорби (отнюдь нет. – С.К.), сожаления (? – С.К.) или волнения, или чувства утраты, – в этом смысле обе речи были абсолютно одинаково холодными. Речь Маленкова, произнесённая его довольно округлым голосом, чуть меньше обнажала отсутствие всякого чувства. Речь Берии с его акцентом, с его резкими, иногда каркающими интонациями в голосе обнажала отсутствие этой скорби более явно. А в общем, душевное состояние обоих ораторов было состоянием людей, пришедших к власти (а до этого они что – в трактирах ананасную воду подавали? – С.К.) и довольных этим фактором».

На этом описании сказались позднейшие настроения Симонова – здесь сомневаться не приходится. Но если бы он дал себе труд сверить свои воспоминания с прямыми текстами речей, то, возможно, не написал бы кое-чего из того, что написал. Ибо как раз по текстам речей разницу в их содержании и направленности уловить не так уж и трудно!

Но вначале я приведу ещё одно воспоминание современника событий – автора книги о Маленкове Р.К. Баландина, который пишет:

«…я слушал эти речи по радио. Их текст тотчас улетучился из памяти, но мне показалось, что интонации Маленкова были спокойными, деловыми; Берия говорил с напором и, как будто, с каким-то торжеством, а у Молотова голос порой дрожал от сдерживаемой скорби».

А вот теперь и я возьму в руки номер «Правды» за 10 марта 1953 года с тремя траурными речами.

На первый взгляд они действительно мало отличаются друг от друга, поскольку во всех трёх хватает общих слов. И это особенно характерно, к слову, именно для речи Молотова. Сталин в 1924 году нашёл потрясающие по своей силе слова, чтобы выразить скорбь и своё понимание Ленина, сказав: «Это был горный орёл!» Тогда, перед гробом Ленина, Сталин дал прямую клятву – от имени страны, партии и себя лично – продолжить дело Ленина.

А что же говорилось с трибуны Мавзолея над гробом Сталина?