потом кричал на Сэма с Джеком, чтобы не следовали дурному примеру. Росистая трава шуршала о штанины и мочила сапоги. На полшага впереди по полю метался красный огонек, бог знает от чего. Грей чувствовал и запах коров, и их присутствие. Они были совсем рядом. Душа всколыхнулась от паники: вдруг коровы за ним следят?
Следят — не следят, Грей больше не мог терпеть ни секунды. Он остановился, расстегнул ширинку и, справляя нужду, застонал от облегчения. Никаких изящных золотых дуг — из него хлестало, как из неисправного гидранта. Он писал, писал и писал. Боже милостивый, какое восхитительное, прекраснейшее на свете чувство, из него же словно затычку вынули! Грей чуть ли не радовался, что пришлось так долго ждать.
А потом все кончилось: внутренняя канистра опустела. Грей на миг застыл, обнаженной плотью ощущая свежесть ночного воздуха. В душе воцарилась абсолютная, почти божественная благодать. Перед ним огромным скрипучим от хора сверчков ковром расстилалось поле. Грей вскрыл пачку «Парламента», вытащил сигарету и, закурив, посмотрел на горизонт. В спешке он едва заметил месяц, похожий на светящуюся сырную корку или кончик женского ногтя, приклеенный к небу над горами. А звезды… Надо же, сколько звезд высыпало!
Грей развернулся и взглянул на шоссе. В свете фар виднелись застывший у обочины микроавтобус и одетый в спортивный костюм Ричардс с чем-то блестящим в руках. Грей перемахнул через забор и заметил бредущего по полю Сэма, а потом Джека: тот бежал через дорогу с противоположной стороны. Вся троица вернулась к автобусу практически одновременно.
Ослепительно-яркие фары озаряли Ричардса — он стоял, уперев руки в бока. Неизвестная блестящая штуковина исчезла из виду.
— Спасибо! — прокричал Грей сквозь урчание работающего вхолостую мотора, докурил сигарету и отшвырнул бычок. — Я правда не мог терпеть.
— Да пошел ты, придурок! — буркнул Ричардс. Джек с Сэмом не отрывали глаз от асфальта. Ричардс кивнул на микроавтобус. — В салон, живо! И больше ни единого слова, ясно?
В подавленном молчании они расселись по местам, микроавтобус тронулся и отъехал от обочины. Тут Грея осенила догадка, даже на попутчиков смотреть не потребовалось. Во-первых, эти двое, Джек и Сэм, напоминали его не только внешне. Во-вторых, блестящая штуковина, которую недавно сжимал в руке Ричардс, сейчас наверняка лежала в кармане его спортивного костюма или в бардачке. Красный танцующий по пастбищу огонек принадлежал ей.
Одно неосторожное движение, и Ричардс бы его пристрелил.
Раз в месяц Грей колол себе Депо-Поверу, а каждое утро принимал по маленькой звездообразной таблеточке спиронолактона. Это было основным условием его освобождения и продолжалось уже много лет, но, откровенно говоря, Грей ничуть не возражал. Теперь даже бриться так часто не приходилось. От спиронолактона, блокиратора андрогенных рецепторов, яички уменьшились, а щетина появлялась лишь на второй, а то и на третий день, волосы стали тонкими и мягкими, как у ребенка, а кожа чище и нежнее, несмотря на курение. Разумеется, имелись и «психологические плюсы», как их называл тюремный психотерапевт. Он стал куда спокойнее, чем прежде. Теперь проблемы пару дней кружили вокруг него назойливыми мухами и лишь потом проникали в сознание. Грей спал как убитый и никогда не помнил сны. Непонятное чувство, пятнадцать лет назад заставившее притормозить у обочины — в тот день все и началось, — давно исчезло. Возвращаясь к тому жизненному периоду и случившемуся впоследствии, Грей по-прежнему морщился от неприятного ощущения. Однако даже оно стало неопределенным, как смазанная картинка или недовольство плохой погодой, которую все равно не исправить.
Зато Депо-Повера, подобно всем стероидам, творил с мочевым пузырем черт знает что. Подружки тоже не появлялись, но, вероятно, Грей сам никого к себе не подпускал. Психотерапевт предупреждал, что так случится, и, подобно всем остальным, это предупреждение сбылось. Неудобства оказались минимальными, хотя спокойно воспринимать источники раздражения он научился не сразу: детей (поэтому и стал работать на нефтяных вышках), беременных женщин, площадки отдыха у шоссе, телепрограммы, которые раньше смотрел без задней мысли (не только эротику, но и кое-что из спорта и даже выпуски новостей). Грею запрещалось подходить к школам и детсадам ближе чем на двести ярдов, и его это устраивало. В два-три часа дня он старался не садиться за руль и порой делал крюк в несколько кварталов, только чтобы не встретить школьный автобус. Он даже желтый цвет разлюбил! Короче говоря, ощущения странные, совершенно необъяснимые, но лучше так, чем в тюрьме. Да и вообще лучше так, чем жить как прежде, чувствуя, что вот-вот съедешь с катушек.
«Видел бы отец, каким паинькой я стал от лекарств, — подумал Грей. — Может, и простил бы!» Доктор Уайлдер, тюремный психотерапевт, день-деньской твердил о прощении. В списке любимых это слово занимало лидирующую строчку. Уайлдер называл прощение первым шагом на длинном и извилистом пути к новому исправленному себе. Мол, порой исправление — это путь, а порой — дверь, лишь открыв которую, можно помириться с прошлым и побороть внутренних демонов, «плохого себя», живущего в «себе хорошем». Во время сеансов Уайлдер активно жестикулировал, то и дело ставя в воздухе невидимые кавычки. Грей подозревал, что доктор — тот еще специалист и, вероятно, кормит своей брехней всех заключенных, но не мог не признать, что насчет «плохого себя» он прав. Плохой Грей действительно существовал, и иногда, да что там, почти всю прошлую жизнь, был единственной его ипостасью. Встречаться с «плохишом» совершенно не хотелось, поэтому Грей собирался принимать лекарства до конца своих дней, пусть даже предписанные судом десять лет уже давно прошли.
Сквозь метель Грей добрел до казармы и, прежде чем закрыться в своей комнате, съел в столовой порцию тако. По вторникам играли в бинго, но Грея не тянуло. Пару раз он садился играть и потерял как минимум двадцать долларов. Победителями неизменно оказывались солдаты, и Грей решил, что они жульничают. По большому счету бинго — игра глупейшая, предлог курить одну сигарету за другой, а этим можно бесплатно заниматься в своей комнате. Грей лег на кровать. Так, теперь подушку под голову, пепельницу на живот и включить телевизор! На территории объекта многие каналы не транслировались: ни тебе Си-эн-эн, ни Эм-эс-эн-би-си, ни Эм-ти-ви, ни правительственного, ни развлекательного. Впрочем, ни один из них Грея больше не интересовал. Рекламные ролики блокировали: пару минут голубел пустой экран, а потом снова начиналась передача. Грей щелкал кнопками пульта, пока не остановился на военном канале, где рассказывали об операции «Нептун» — высадке десанта союзных войск в оккупированной фашистами Нормандии. Грей с детства любил историю, в школе даже отметки хорошие получал. Имена и даты он запоминал без труда, а остальное сводилось к элементарной писанине.
Растянувшись на кровати — даже форму не снял! — Грей курил и смотрел, как солдаты на лодках плывут к берегу, палят, швыряют гранаты. Пехотинцы высаживались с кораблей, поливающих скалы оккупированной Нормандии шквалистым огнем. «Вот это война!» — с восхищением подумал Грей. Кадры хроники дрожали и расплывались, но на одном Грей отчетливо увидел руку — руку фашиста, — высунутую из укрытия, которое бравый американский солдат только что обстрелял из огнемета. Обугленная рука дымилась, как куриное крылышко, случайно оставленное на гриле. Отца Грея дважды посылали военным фельдшером во Вьетнам. Интересно, что бы он сказал про эту руку? Порой Грей забывал, что отец был фельдшером: ссадины-раны-порезы всегда обрабатывала мать.
Грей закурил последнюю сигарету и выключил телевизор. Два дня назад Джек и Сэм сбежали, не сказав никому ни слова. Грей согласился работать двойную смену, что означало: к шести утра следовало вернуться на Уровень 4. Напрасно они так, ведь полный год еще не отработали, значит, теряли все жалованье. Ричардс без обиняков заявил: подобное развитие событий его совершенно не радует, и мечтающим о побеге нужно хорошо подумать, очень хорошо, на совесть! Маленькое выступление состоялось во время завтрака. Ричардс обвел столовую пронизывающим взглядом, словно рассерженный физрук на уроке, и Грей вперил глаза в тарелку с яичницей. Поступок Сэма с Джеком его не касался, предупреждение тоже: он-то никуда бежать не собирается! Да и с парнями теми он по-настоящему не дружил, так, перекинется парой слов, чисто чтобы время убить. По сути, их побег для него означал лишь одно — дополнительный заработок. За каждый сверхурочный выход давали пять сотен, в неделю таких выходов набиралось три, плюс еще сотня премиальных. Пока деньги капали на счет, а банковские выписки радовали глаз, Грей был готов сидеть в горах хоть до светопреставления.
Грей снял форму и выключил свет. Метель стучала в окно, шуршала, словно песок в бумажном пакете.
