головку ее наползает тень. Потом я увидела, как дядюшка встал и принес старую сумку, ту самую, с которой ходил на работу, когда был кондуктором, и положил в нее Рыжку. Тут уж я не выдержала.
— Ты посмотри, мама, что они делают, — сказала я маме. — Они сунули Рыжку в трамвайную сумку.
Мама приложила палец к губам, а потом указала наверх — было слышно, как там, назло всем, распевает Ивча. Потом мама пошла к папке, а когда вернулась, вид у нее был странный.
— Что они хотят с ней делать?
— Дядюшка отнесет ее в лес, — сказала мама. — Ты должна понять: она больная, у нее не действуют ноги. Что тут сделаешь?
— Но в лесу она умрет. Наверняка умрет.
— Пусть умирает здесь, у нас на глазах? — ответила мама.
— Но ведь она все-таки ела. Пила молоко.
— А больше она уже ничего не хочет. Абсолютно ничего. Ты же знаешь, ночью я подходила к ней трижды. У нее помутнели глаза — не могу я на это смотреть.
Я побежала к папке. Он взял топор, а на колоду поставил грабовое полено.
— Паи, то, что вы делаете, ненормально, — сказала я папке. — Она вчера пила, а в лесу она умрет.
— Природа нам ее принесла, природе мы ее и возвращаем, — ответил папка. — Ничего другого нам не остается. Это ужасно несчастная косулька, она родилась парализованной. Ты достаточно взрослая, чтобы все понять.
— Тогда нам не надо было ее брать, — сказала я папке.
Я чувствовала, что вот-вот разревусь.
— Лучше было бросить ее там? Чтоб она кричала? — ответил мне папка. — Какое же у тебя сердце? Ты что, упрекаешь меня за это, неблагодарная девчонка? Откуда мне было знать, что с ней? Я хотел помочь ей, так же как и ты, как и все остальные. Спасибо дядюшке, что он нашел время и отнес ее. Тут ничего не поделаешь, и оставь меня в покое.
Я пошла к Ивче. Только она меня завидела, как сразу закричала:
— Я ни в какую дурацкую деревню не пойду! Никуда не пойду! И ничего у вас не выйдет!
— Ты чего кричишь? — сказала я ей. — Гляди, еще надорвешься, принцесса.
— Проваливай отсюда, не то брошу в тебя Вольфа, — пригрозила мне Ивча.
Она взяла за ногу куклу, у которой голова точно такая же, как и у пана Вольфа, что приходит к папке и зовет его на кружку пива.
— Бросай, — сказала я ей. — Пожалуйста, бросай, Иванка. А я твоему Вольфу ногу оторву.
Я злилась на Иванку, на дядюшку, на всех, на весь этот несправедливый мир, где человек все понимает, понимает и еще раз понимает, но все-таки относит маленьких косуль в лес умирать, потому что не может на это смотреть.
На дворе бабушка кричала: «Иванка, Иванка, поди ко мне!», а внизу мама громыхала посудой.
— Не слышишь, что ли? — спросила я Ивушу. — Бабушка тебя зовет, чтобы дать тебе витамины. Давай сюда Вольфа и беги за морковкой, чтобы у тебя мозги лучше росли!
Ивуша насупилась и задернула окно занавеской.
— Когда вырасту, — сказала она мне, — пойду работать на Оружейку и куплю себе все, что захочу.
Она легла на кровать, положила руки за голову и уставилась в потолок.
Папка колол дрова — слышно было, как он ругается, потому что всадил топор в сук.
— Ивана! — крикнула мама. — Разве ты не слышишь, что тебя бабушка зовет? Ты, наконец, выйдешь из комнаты?
— Я не слышу, потому что сплю, — ответила Ивуша, но из кровати вылезла, так как хорошо знала: если мама зовет, лучше послушаться. В дверях она обернулась: — Мне здесь все надоело. В реке полно грязи, вечером кусаются комары, днем летают сверхзвуковые мухи, а дядюшка похож на святого Петра. Все это не интересно.
Нам пришлось обеим выйти во двор. Родители сварили кофе, а мы с Ивчей получили от бабушки положенную порцию яблока с морковью. Я села так, чтобы не видеть старого клетчатого одеяла, что осталось на лужайке как память о косуле. Ивча ковыряла в морковке вилкой, а папка, откашлявшись, состроил гримасу и сказал:
— Мне сегодня что-то не по себе.
— Ты переработал, Владимир, — сказала ему бабушка. — Пожалей себя немного. Хоть ты и молодой, но все имеет свои границы.
Папка втянул живот, и мама смерила его взглядом.
— Вот так, — сказал папка, перехватив мамин взгляд. — Я знаю, что я в возрасте инфарктов. А что мне надо? Старые джинсы, две-три тенниски на лето, обтерханные вельветовые штаны да какие-нибудь бахилы на зиму. Это все, что мне нужно. Ну и костюм, в котором вы меня похороните, но он у меня уже Куплен. В магазине готового платья.
— Плакаться ты умеешь, — заметила мама.
А бабушка сказала, что все это глупости, главное, мы здоровы, а все остальное приложится.
Ивча пошла к реке и, стараясь не привлекать к себе внимание, выплюнула в крапиву большой ком моркови.
Тут вдруг я увидела на дороге дядюшку, который шел из лесу, и вспомнила о Рыжке; мне стало ужасно ее жалко, я подумала, что вот мы здесь сидим, будто ничего не происходит, а она умирает, и ее кусают мухи, и лазают по ней клещи.
Дядюшка подошел и, вытирая платком покрасневшее лицо, сказал папке:
— Ну, спасибо тебе, большое спасибо. — А потом сунул руку в сумку, вытащил Рыжку и бережно положил ее на одеяло: — Думал, смогу оставить ее там, да вот не вышло. А ведь я из деревни, из многодетной семьи, всякое доводилось делать — и индюка зарезать, и кролика по голове тюкнуть, но теперь, видать, сердце не то, что прежде. Словом, положил я ее к ручейку и вроде как уйти собрался, да стоило ей только раз поглядеть на меня, как прямо дух захватило. Да, очень любопытно, что теперь делать будем, ей-ей, любопытно, заварили мы хорошую кашу…
Папка молчал, бабушка тоже молчала, хотя это было странно: ведь она всегда что-то говорила.
Тут прискакала Ивча, повисла у дядюшки на шее и выпалила:
— Дядя, ты самый замечательный дядечка на свете.
Мы все стали ужасно смеяться, Ивча прыгала вокруг Рыжки, напевая: «Рыжка дома, наша Рыжка снова дома», бабушка качала головой, а мама наклеивала Рыжке пластырь, который свешивался у нее со лба. Но как только мама дотронулась до нее, Рыжка вдруг подняла голову, стукнулась ею об одеяло, мы все даже перепугались, дернула передними ногами и рраз — соскочила с него.
— Вот это дела! — удивился папка. — Дайте мне, бабуля, булавку.
Бабушка вытащила из лацкана блузки булавку с красной головкой, папка подошел к Рыжке, подсел к ней на траву и неожиданно кольнул булавкой Рыжку в заднюю ножку.
— Люди, она дернула ногой. Вы заметили? Нет, не заметили, попробуем еще раз.
Только он коснулся булавкой Рыжкиной ноги, как она согнула ее, а потом снова распрямила.
Папка опять сел к столу и отдал булавку бабушке.
— Семейка! — сказал он, глядя на маму. — Я не хочу делать преждевременные выводы, но думаю, косуля не парализована. В общем-то, она не покалечена, только здорово натерпелась, бедняга. Просто ножки не держат ее, но, если ей очень захочется жить, мы поможем ей. Вот.
И когда он говорил об этом желании жить, вид у него был ужасно торжественный. А Рыжка словно бы поняла его, словно захотела сказать: «Нет, я легко не сдамся». Она опять вскинула голову, стукнула ею о траву и привстала на передних ножках. С минуту так продержалась, трясясь всем телом, потом тихо и жалобно пискнула и свалилась на одеяло.
— Вот тебе и объяснение, как она попала к реке, — встал дядюшка. — Упрется передними ногами, стукнется головой и на вершок продвинется. Ну, я пошел наконец мастерить коптильню, хотя кто-то опять сломал мою двухметровку.
