получив сведения, «командиров и комиссаров» полагалось расстрелять. Моряков обычно отправляли в концлагерь — крепкие ребята, ценная рабочая сила. Показанный в фильме случай мог произойти, но лишь как исключение. Тем более странным кажется изуверство немецких моряков. Зачем им этот фарс, если они не взяли предателя с собой? Ответ очевиден: авторам понадобилось в их лице показать воплощение Абсолютного Зла.
В таком случае православные монахи должны воплощать Абсолютное Добро. Что, собственно, и пытается на протяжении всего фильма изобразить режиссер Лунгин. Его задача — «очеловечить» голую идею праведной жизни, придать ей черты реальных людей. У него все монахи с камнем в душе, все пытаются молитвами и благочестивым поведением камень этот снять. Словно заключенные, отбывающие срок. Такова их «динамика образа».
Только странно как-то все оборачивается. Более всего творит добро людям самый страшный грешник. Выходит, Грех — главный побудительный мотив добрых поступков. Как водится в религиозных метаниях русской интеллигенции, слово «Грех» стоит на втором месте по значимости после слова «Бог», подтверждая максиму русского православия: «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься», парадоксально оборачиваясь манихейством: наибольшие шансы на спасение имеет самый большой грешник, поскольку именно на нем Господь может явить наибольшую милость.
Если вдуматься, то с самого начала поведение монахов выглядит весьма сомнительно. Братия спасает во время войны моряка — поступок благой, христианский, но так бы поступил бы каждый человек. Дальше начинаются странности: моряк остается в монастыре, а это уже укрывательство дезертира. Более того, предатель принимает постриг, значит сто раз исповедовался. То есть по крайней мере настоятель знает о его преступлении. И все равно подонок остается при монастыре. Милосердие? Напомню, действие происходит в прифронтовой полосе. Явись в монастырь СМЕРШ, обитель и братия не уцелели бы. «По законам военного времени…».
Обозначается главная фигура умолчания фильма. Хотя авторы явно изобрели умозрительную ситуацию, тем не менее она имеет прямое касательство к реальности. Ведь фильм не о Боге, как пытаются доказать авторы. Фильм о Войне.
Краснофлотец совершил тягчайшее военное преступление, по которому нет срока давности. Монахи скрывают военного преступника, тем самым становясь его соучастниками. Однако, сюжет фильма сводит нравственную коллизию к частному случаю противостояния «палач-жертва», будто это их личная «разборка». По человечески понять прощение вице-адмиралом монаха можно: падение тщедушного матросика произошло на его глазах. Более того, положа руку на сердце, почувствовав ствол у виска, так поступили бы многие зрители фильма. Однако суть, «состав» преступления от этого не меняется. Через сюжетный кунштюк «мертвый оживает»: нет трупа — нет убийства.
Ну и что, что предатель только ранил расстреливаемого? Он расстреливал! Стрелял не просто в бывшего товарища, но в соратника, в командира. В его лице во всю Страну. Понятно что парень струсил и ни о чем таком высоком не думал, только дрожал за свою шкуру. Ведь все не на воровской малине произошло, а на войне. Да еще на какой Войне!
Личное прощение ничего не решает, оно снимает вину перед конкретной жертвой, но оставляет преступление против Родины, против своего народа. В иных обстоятельствах предатель расстреливал бы еще и еще. Расплатой за такое преступление может быть только «суд народа» — он же «суд кесаря» (государства), а не «божий суд». Преступник символично помещен в кочегарку, ворошит пламя, спит на куче угля — образ Ада (точнее: чистилища — преддверья Ада или Рая, но в православии чистилища нет). Три десятка лет претерпевает муки совести, лишения замаливая грех. Но живет в обители, а не на зоне строгого режима. Тем более не в расстрельной камере.
Если же кто-то считает, что суд бога страшней суда мирского, что долгие годы душевных мук, молитв, покаяния, личной схимы могут загладить такой грех, пусть вспомнит Бабий Яр, вспомнит, что расстреливали там и еще в тысячах иных мест не только немцы, но и местные «добровольцы». Никакие мучения не смоют такой грех. Если человек себя осудит — пулю в лоб. Вот только почему-то большинство уцелевших изменников живут себе спокойно, никаких угрызений не испытывая.
Для христианина самоубийство — самый тяжкий грех. То есть предатель боится самоубийством отправить свою душу в Ад, а ждет, вымаливает прощения у Господа: «Прости!». По совести говоря, на самом дне ада и есть место предателям Родины. Именно туда поселил их Данте в «Божественной комедии». Честный человек так и поступит, совершив самосуд.
Верующий христианин не может пойти на самоубийство по определению. Выходит, предательство и убийство товарища в глазах Бога меньший грех, чем самоубийство? Думать так — означает попустительствовать Абсолютному Злу, возникшему в начале фильма, и подпавшим под него душам. Вновь возникает нечто «сверх-христианское» — дуалистичное равенство Добра и Зла, конечное их тождество.
В 70-е годы прошло несколько показательных процессов над бывшими изменниками родины. Особые следственные группы КГБ разыскали не столько тех, кто служил, сколько тех, кто своих убивал. Сразу после войны таких показательно расстреливали, публично вешали на площадях. Бывшие полицаи во все тяжкие пытались доказать, что они только служили, но не расстреливали и в карательных акциях не участвовали. За это полагалось десять лет лагерей. Органам (кто бы мог подумать так про сталинские времена?!) приходилось доказывать вину, отыскивать истинных преступников. Тема эта постоянно проходит через кинематограф 50-х годов, всплывает в 60-е, к ней вновь возвращаются и в 70-е. Эхо войны еще долго аукалось.
Аукнулось и сегодня, хотя основное действие фильма происходит в те же 70-е. Легко представить, как бы дальше поступил вице-адмирал «при должности». Он служит — ординарец приносит ему в купе фрукты. Несмотря ни на что, даже на «излечение» дочери, адмирал обязан сообщить, что имел контакт с изменником родины. Без сомнения, в свое время шкипер писал рапорт о потере судна с ценным грузом и немало претерпел от органов, прежде чем с него сняли подозрение. Так было в войну на всех воюющих флотах. Судно — слишком ценный объект. Наши органы разобрались и разобрались правильно (здесь без всяких кавычек и иронии) — и статистика, говорит что так «кровавая гэбня», равно военные трибуналы, поступали в двух случаях из трех. Тень предателя всю жизнь преследовала адмирала записью в личном деле. Хочешь или нет, но сообщишь куда следует. Понятия «долг» и «прощение» расходятся — вернее, «разводятся» авторами фильма. Ясно, что возобладает в человеке служивом. Следует ожидать прибытия на островной монастырь «специальных товарищей». Авторы смертью главного героя уводят того от расплаты за преступление, от расстрела за предательство. Хотя «наш советский суд» мог и не дать высшей меры, учитывая возраст и раскаяние преступника. Равно политические мотивы — расстрелять монаха?! Впаяли бы «четвертак». Однако окружение «праведника» сменилось бы с «монасей» на «зеков». Как бы он там «запел»? Не было сил повесится (даже у Иуды нашлись!) — пойди и сдайся властям. Прими кару, глядя ей в лицо. Страшно — поставят к стенке. «Я стреляю — и нет справедливости, справедливее пули моей»! Даже это страшно! Затаился гнус в своей кочегарке, все у бога прощение клянчит, более того — упивается своим юродством, балдеет, что бога чувствует, мазохистки счастлив, а перед людьми, перед всем миром покаяться страх берет.
Суд государства оказывается страшней суда Божьего. Тем хуже придется добряку настоятелю и всей братии. В фильме «открытый конец» — каждый зритель может домыслить судьбу остальных героев. Не наказанное предательство всегда тянет за собой иные предательства.
Формально сюжет фильма заканчивается смертью старца Антония. Казалось бы: все прощены. Но не случается того, к чему так стремились авторы. Несмотря на постоянные моления, в кадре Катарсиса не происходит. По мнению авторов, Бог может простить любой грех, поскольку всемогущ. Люди не могут — они не всемогущи. Именно поэтому Абсолютное Зло фашизма сокрушил не Бог, не слабые духом предатели ради собственной шкуры, готовые убить кого угодно, а спокойно покуривающие папироску, смотрящие в глаза смерти русские солдаты. «Смертью смерть поправ». Именно в этом эпизоде «правда жизни» совпадает с «художественной правдой». Большой поклон Лунгину.
В изложении авторов в «глазах божьих» такой вызов смерти — гордыня. Не за нее наказан вице- адмирал: зять его погиб на подводной лодке, в дочку «вселился бес». То, что человек Родину спас, Богу нипочем, а вот неверие боженька наказывает. За то и покарал героя. А когда адмирал и герой войны обратился от безысходности к старцу, заодно по-христиански прощает его, то все делается хорошо. И дочка
