выздоровела, и в душе настал покой. Отмучился человек.
Только какой-то странный Бог предстает в фильме: избрал самого мерзостную душу для общения с паствой. А как являет его волю «старец»? — «Шаманит». Можете называть его экстрасенсом, волхвом, колдуном — кем угодно, только не христианским подвижником. Он не подвиг во имя бога совершает, но прощение вымаливает. Просит сделки с божеством. Закрадывается сомнение: Бог ли вообще говорит устами Антония? Этому богу есть дело до прорванных труб, до шуток интеллигенции того времени «не знаю о чем вы, но ехать надо», он излечит всякого, кто поверит «в боженьку», он устами Антония смеется над беременной девкой, передразнивая ее живот, он предупреждает о пожаре, но не предотвращает его — тем самым устраивает поджог. Конечно, эпизод с пожаром можно трактовать широко: бог сжег келью настоятеля, чтобы тот отвратился от мирских привязанностей и был вразумлен на куче угля полоумным старцем. То есть Бог играет с людьми, как пешками — «наставляя». Показательно, что пожар случается в «красном углу» кельи — где иконы! Отец келарь приходит с закопченной иконой в руках.
Это не Христос, тем более ни кто-то еще из святой Троицы. Перед нами бог ведовства, по сути, бог языческий — проказливый, мелочный, аморальный. Бог-оракул, старец Антоний пифия его.
В этом «нужном» фильме отразилась сегодняшние терзания российской интеллигенции: «Народу нужна духовность, нужны идеи, моральные ориентиры!» Показательно, что прежде всего «народу». «Утром мажу бутерброд,/ как там, думаю, народ?/ Так, бывало, разволнуюсь,/ что икра не лезет в рот». Извечный комплекс вины русской интеллигенции перед народом, особенно после всего, что она сотворила со своим народом в ХХ веке, в том числе и в Перестройку, и после разными опытами типа «Такси-блюза».
Вот и ищут не столько для себя, сколько «для народа», «для дела». Потому, несмотря на все долгие молитвы в кадре, так и не могут поверить в Бога, поскольку это не столько выбор души, сколько выбор ума. Точнее, «от ума». Поэтому и получаются подобные сюжетные конструкции, подогнанные под умозрительные схемы. Отсюда и «ошибки» в мелочах отнюдь не случайные, но закономерные, поскольку «цель оправдывает средства». Отсюда же извращенная мораль, нравственное уродство персонажей, их убогость. Под рукой ничего нет, кроме религии, чтобы возродить «духовность» (разумеется, духовность a la советский интеллигент извода 60–70-х годов). Изобретать что-то новое не хотим, вернее — не можем. Духовная импотенция. Вот и льется молодое вино в старые меха.
Дело в том, что российская интеллигенция, требуя покаяния, сама каяться не желает. Культовый перестроечный фильм «Покаяние» воспринят ей «на ура», однако никто прежде других головы не преклонит. Вместо покаяния (нужно ли оно вообще?) интеллигенция в алхимической лаборатории тонких душевных процессов всякий раз химичит новый способ «осчастливить народ»: коммунизм, демократия, либерализм, общество потребления, православная духовность. Перманентно выписывает новый рецепт счастья. Сдается, что само существование прослойки интеллигенции строится не на ее «духовной миссии», а на «выписывании рецептов». Она словно Моисей водит русский народ по пустыне в поисках «земли обетованной». Вот только Мойше-Моисей-Муса водил свой народ 40 лет, а наш в 90 не уложился. Видать, «наш Моня» слепой.
Последний из выписанных рецептов — «счастье христианское». Несмотря на все сюжетное разнообразие новелл фильма «Остров», все они имеют один моральный подтекст: «любовь против любви». Любовь человека к своим привязанностям: будущему замужеству и «нормальной жизни», хозяйству, работе, службе, долгу и убеждениям, сапогам и мягкому матрацу — то есть к своему «Я», противопоставляется любовью к «Другим»: еще не рожденному ребенку, неизвестно живому или нет мужу, болезному сыну, братии, «одержимой бесом» дочери. «Возлюби ближнего своего — и спасешься». Только дальше все как в хирургическом отделении: к старцу на операцию, потом в «реабилитационное отделение» — на исповедь и отстоять службу. Универсальный очередной «рецепт счастья» — «Простите нас и вам простится».
Возлюбить ближнего сразу невозможно, необходим «посредник» — Бог. Посредники, как известно, живут с процента. В данном случае «процента любви». И вновь парадокс: чтобы полюбить дитя, сына, дочь, братию, надо возлюбить не их — «ближних», но «дальнего» — Бога. Чья сентенция? Правильно — Ницше… Все дорожки христианской философии давно исхожены, все доктрины не только измыслены, но уже давно реализованы и веют прахом костров инквизиции. Ничего нового богословие выдавить их себя не может, благо интенсивно упражнялось две тысячи лет.
От того приложенные к практике «рецепты счастья» оборачиваются чертовщиной. Дана Борисова «очаровательно» оценила свои впечатления от фильма: «Навевает возвышенно-депрессивные чувства». Эта девушка десять лет вела передачу о военных — гибла Моздокская бригада в Грозном, резали головы русским пленным в Чечне и Таджикистане, в том числе и свои резали с приставленными к виску дулами автоматов, а она все щебетала с экрана про «непобедимую и легендарную». Может, еще Ксюша Собчак выскажется?
Впрочем, находятся «большие люди», высказывающиеся на эту тему. У сусального Никиты Михалкова и посконного телеведущего Денисова власовцы превращаются в «противников сталинского режима», а казаки фон Павица в «борцов за свободу». «Подвиги» фашисто-казаков в борьбе с нашими партизанами и партизанами югославскими называются «охранной службой в тылу», хотя кровавый след за ними тянется как за зондеркомандами SS. Не случайно в 90-х сербы четко разделяли понятия «русского добровольца» и «казака», не слишком доверяя последним. «Добрую память» их предки по себе оставили. Вещает нам с экрана заключенный чилийской тюрьмы, сын повешенного во дворе Лубянки атамана Краснова. На его руках кровь пяти тысяч чилийцев, когда на совести Пиночета дай бог 40 тысяч наберется. И эта мразь поучает нас, что такое казацкая честь и любовь к Родине! Сии «перлы» подаются под соусом «национального примирения». От слов переходят к действиям. Потревожили прах покойного Деникина — перезахоронили в центре Москвы, как-то упустив их виду что сей доблестный муж не только в Гражданскую море русской кровушки пролил (все пролили — и красные, и белые, и зеленые, и прочие «цвета»), но последние годы жизни служил при Пентагоне ведущим военным консультантом по России — требовал, даже умолял американцев скорей закидать СССР атомными бомбами, иначе Сталин сделает свои, и у Америки шансов на победу не останется. С тем и умер. Наше счастье, что не нашлось у США нужного количества бомб, они ведь всерьез прислушались к совету старого генерала. Но какова же должна быть совесть у стоявших над его гробом на кладбище Донского монастыря? Ведь по Деникинскому плану они должны были превратиться в атомную пыль на пепелище Москвы, Ленинграда, Киева и еще десятков крупных городов. Простить? Примириться? И вот на сцену вышел ансамбль макабрических песен и плясок, устроил хоровод вокруг труппа генерала Каппеля — шефа колчаковских карателей. Еще бы коммунисты откопали тело Ежова и понесли на Новодевичье, и было бы нам «примирение» — Счастье. А ведь авторы сентенций о «примирении» мнят себя православными, чай не раз службу стояли, слышали ли они, что поют с аналоя? «Гришке Отрепьеву анафема вечная!». До сих пор поют. Заметьте, «анафема вечная»! Даже церковь не прощает то, что может простить Бог. Мало ли было расстриг, а анафему тому поют, кто ворога на Русь привел и учинил братоубийство.
«Остров» по «современным» представлениям снят неплохо, актеры играют отменно, монтаж и пластика впечатляют. Беда только, что по этим лекалам вскоре начнется серийная выпечка очередной «духовки». Так на киносленге называется фильм «о духовности», еще про такое кино режиссеры говорят: «сопли жевать». Кино это бизнес, гонорары, что всегда надо учитывать. «На что „отстегивают“, то и снимаем. Семьи кормить надо, и не только хлебом — и намазать на него что-то надо… по утрам».
Интеллигенция выписала народу очередной рецепт и может спокойно почивать на лаврах, пока не скажется очередное «побочное действие». Впрочем, в райском яблочке христианского всепрощения прячется червячок своекорыстия: «Если вы сможете простить предателей родины, то уж и нам простятся наши „искренние заблуждения“ — избавимся мы от извечного комплекса вины». Простить — значит вновь дать «право на ошибку».
Не простится! Память о Войне перешибает в нашем сознании все, в том числе и бога. Что Бог простит (может быть), то русский человек не простит никогда! Предателям Родины прощенья нет! Не скажу за всю «русскую духовность», тем более за современную, но с уверенностью утверждаю: Победа — один из основных ее столпов. Пока мы помним — мы не простим. Равно — пока не прощаем, пока можем отделять Зло от Добра — мы помним Победу. Помним, во имя чего победили.
Релятивизм принципов невозможен — на войне выбор совершается единожды, и в отличие от божественного провидения возникает понятие необратимости проступка. Потому что кто предал — тот предал, стал хуже врага, а кто не предал и пошел на погибель — тот победил. А не побелил бы, так никто из
