Кстати я вдруг вспомнил и давешний намёк Игоря насчёт «ответственного дня», который нас якобы ожидает, — и это воспоминание заставило меня вконец оробеть. Уж если самому Кострецкому встреча с этой девушкой кажется чем-то ответственным, в панике подумал я, значит, особа к нам приехала и впрямь в высшей степени серьёзная.
И вместе с тем меня одолевало любопытство. Какая она — нынешняя избранница Альб… Бессмертного Лидера?.. Какому типажу на сей раз повезло расшевелить этого тюфяка?.. Брюнетка она или блондинка, а, может, рыженькая?.. Стройная или полненькая?.. Высокая или крохотулька?..
Вбежав в дом, я сразу же бросился на второй этаж, ворвался в спальню, чьи окна выходили на розовый сад. Пусто — видно, девушка пошла другой дорожкой. Тогда я столь же резво метнулся в гостиную и, бегом обойдя огромное детище краснодеревщика, с жадностью приник к большому окну, из которого видно было лужайку. И как раз вовремя.
Вот когда я оценил тонкость и предусмотрительность Кострецкого, руками невидимой обслуги положившего на мой подоконник ещё вчера казавшийся ненужным театральный бинокль!.. Дрожа от волнения, я протирал его окуляры краем футболки, забыв про удобные самоочищающие опции.
Она бежала через лужайку наискосок, распахнув руки в обнимающем весь мир жесте — совсем юная, тоненькая, длинношеяя, в лёгком зелёном платьице с развевающимся подолом — и солнце купалось в потоке золотистых волос. Весна, улыбка, ликование. Даже у меня, старика, на миг встрепенулось сердце. Другой старик, улыбаясь чуть снисходительно, но обрадованно, поджидал её под туями. Удивительно, но в этот миг ему шла заношенная тельняшка, и вообще он был сейчас до ужаса похож на человека, почти совсем-совсем, ну прямо не отличишь, и я всё крутил и крутил колёсико бинокля и не мог оторвать глаз от ласково улыбающегося молодого лица, — покуда подбежавшая не загородила его, повиснув на шее, и я в смущении не отвернулся, решив, что постороннему не подобает подглядывать за этой трогательной сценой любовного воссоединения.
Но видел её не я один. Кострецкий, который вот уже Бог знает сколько времени стоял за моей спиной, перехватив мой растерянный взгляд, весело улыбнулся — и сдвинул на лоб стильные роговые очки с поблёскивающими на них крохотными цифровыми камерами; небрежно кивнув в сторону окна, он добродушно произнёс:
— Что, нравится?.. Прошу любить и жаловать — это наша Кутя. Считай что первая леди государства. Мисс Россия-2051, между прочим. Вы не следите за этим?.. Впрочем, вы ведь человек науки, работник мысли, вам не до того. А я вот, грешник, посматриваю иногда. Люблю, знаете ли, поразнюхать на досуге, что там делается в мире Красоты.
3
Нас с Кутей представили друг другу спустя примерно час, в помпезной, как станция древнего метрополитена, столовой Кострецкого, где тот закатил торжественный и до непристойности изобильный обед в честь официального начала каникул, — а, скорее, в честь того, что — как он простодушно выразился — «такие симпатичные люди наконец-то встретились и перезнакомились».
Хорошо ему было простодушничать. Должен признаться, что, собираясь на мероприятие, я, как бешеный крот, перекопал весь свой скудный, уместившийся в дорожной сумке гардероб — и, наверное, так и умер бы подле него с голоду и отчаяния, если б пришедший на подмогу Игорь милосердно не посоветовал мне оставаться как есть — джинсы со стразами, чёрная с золотом футболка, кроссовки — заверив, что в таком виде я более чем соответствую дачному дресс-коду.
Как это частенько бывает, все мои страхи оказались напрасными. Кутя, даром что мисс Россия-2051, при ближайшем рассмотрении оказалась очень милой и скромной девушкой — и смущалась, по-моему, даже больше моего. Удивительно, но в ней не было и капли того характерного апломба, свойственного признанным красавицам. Больше скажу, поначалу — когда я увидел её лицо вблизи — она даже не показалась мне особенно красивой. Бледненькая блондиночка с тонкой шейкой; трогательный цыплёнок, не более. Однако потом, приглядевшись, я понял, что на конкурсах, при макияже она и впрямь должна была быть очень эффектной. Тонкие, благородные черты лица, ясная улыбка. Просто сейчас, на каникулах, лицо ее отдыхало и было бесцветным. Слава Богу, женщинам нынешний этикет дозволяет больше свободы. Может быть, поэтому я чувствую себя с ними уютнее. Кроме того, я привык ориентироваться на стандарты моей молодости, когда красивая женщина должна была быть похожа на цирковую лошадь.
Сейчас же передо мной было совсем иное. Ладная Кутина фигурка, по-видимому, вполне отвечала требованиям соразмерности и гармонии, с которыми в наше время сверяются суровые и неподкупные конкурсные судии с цифровыми линейками в руках. Втайне я ещё раз порадовался, что ушла в прошлое та железная, почти невозможная конкретность параметров, из-за которой у меня в своё время наблюдалось так много пациенток с глубокими неврозами. Ныне главную роль играют не отдельные показатели (рост, объём той или иной части тела и тд), а так называемый «коэффициент красоты», высчитываемый по очень сложной формуле — с которой я, пень махровый, к счастью, незнаком. Королевой красоты может стать даже лилипутка — если, конечно, она удачно сложена. Кутя, впрочем, лилипуткой отнюдь не была. Рост Венеры, где-то около 165 сантиметров — по моим прикидкам. Грудь её, насколько позволял видеть льняной брючный костюмчик, в который она успела переодеться, была небольшой, но высокой и упругой, талия — хрупкой, бёдра — аристократическими.
Впрочем, все эти подробности я отметил чуть позже. Подлое свойство человеческой натуры: едва я убедился в том, что передо мной — не та дерзкая, пресыщенная и равнодушная светская львица, которую я боялся в ней встретить (и перед которой наверняка бы заискивал), как она фактически перестала меня интересовать, — и, в общем, во время обеда я почти не уделял ей того внимания, которого она, несомненно, заслуживала. Куда больше занимали меня другие участники пиршества, в которых с появлением Кути произошли весьма любопытные перемены.
Например, Игорь, и прежде не отличавшийся особой молчаливостью, теперь как-то совсем уж неестественно оживился, ни на секунду не умолкал, через каждое слово всхохатывал своим эксклюзивным коротким смешком — и то и дело дёргал сидевшую рядом с ним Кутю то за рукав, то за краешек ладного воротничка-гофре, то за одну из тонких золотистых косичек, в которые она невесть когда успела собрать свои струистые волосы. Вообще, было понятно, что он знаком с ней куда лучше, чем делал вид тогда, у окна. Насколько лучше — сказать было трудно, ибо сама Кутя вела себя до крайности чинно и благопристойно, почти не поднимала глаз от тарелки (мы с ней сидели визави, и я с неловкостью сознавал, что, скорее всего, она стесняется именно меня!) и почти не реагировала на его назойливые приставания.
Но самой удивительной была метаморфоза, произошедшая с Альбертом. Он преобразился почти до неузнаваемости — однако, как я ни вглядывался, даже под пыткой не смог бы сказать, в чём конкретно заключается перемена. Было бы сверхнаивностью предполагать, что он хотя бы ради этого великолепного обеда сменит свой несвежий тельник — в нежном, живом солнечном свете, льющемся из огромного круглого окна столовой залы, тот выглядел даже более заношенным и убогим, чем обычно. Ещё глупее было бы надеяться, что он, как положено хорошему хозяину, поддержит светскую беседу. За всё время трапезы он не произнёс, кажется, ни слова — лишь изредка хитровато поглядывал на меня (я отвечал ему вежливой полуулыбкой) да отстранённо ухмылялся искромётным шуткам Кострецкого, как всегда, отдувавшегося за двоих (собственно, за всех четверых, ибо мы с Кутей, ещё не притёршиеся друг к другу, тоже едва ли были ценными собеседниками). Вдобавок он — единственный из нас — нисколько не заботился об этикете и (к молчаливому, но явному неодобрению своего ментора) отлично справлялся с нежными десертами при помощи своих крупных белых пальцев, — пока остальные, предпочитая остаться голодными, нежели осрамиться, скрупулёзно орудовали целым набором золотых ложечек, вилочек, ножичков, палочек и даже, чёрт подери, зловещего вида щипчиков, к которым я прикасался с особой опаской.
Словом, Альбертик даже в присутствии дамы оставался Альбертиком — вялым, безразличным, плохо воспитанным и слегка чудаковатым увальнем. И в то же время это был совсем другой человек. Мужчина. Которому, как ни странно, даже шла несвежесть, неотёсанность и лёгкая чудинка. В чём-то он, как ни малоправдоподобно это звучит, казался сейчас даже обаятельнее Кострецкого, чья профессиональная и
