немного синтетическая харизма, честно говоря, начинала уже слегка раздражать. Альберт же был только сам собой — и был вполне хорош без дополнительных стараний. Исходившее от него так хорошо известное всей России ощущение потусторонности, эдакого жутковатого балансирования на некоей невыразимой словами грани уже не отталкивало, а, напротив, неудержимо притягивало — да так, что я, врач- психотерапевт с более чем полувековым стажем, вынужден был изо всех сил бороться с собой, чтобы не испытывать к нему ненужной симпатии.
Но как это вышло? Что было этому причиной?.. Неужели — всего-навсего падавший на него — недоступный органам чувств и всё-таки слишком остро ощущаемый — отсвет неяркой скромной девочки, этой королевы современной красоты, красоты без крайностей, сидящей рядом и аккуратно ковыряющей ложечкой шоколадный пудинг?.. Похоже, что так. Удивительно. В свои без малого девяносто я видел подобное впервые — и теперь болезненно чувствовал, что несмотря на весь свой профессионализм и опыт душеведа, до сих пор не понимаю чего-то самого главного в этой непростой жизни.
Покуда я размышлял обо всём этом и пытался вникнуть в разворачивающуюся передо мной мистерию взаимоотношения полов, изысканные яства медленно, но верно исчезали в наших утробах, — и вот Кострецкий, перестав, наконец, искриться спасительным остроумием и блаженно откинувшись на стуле, предложил «слегка прошвырнуться» — а после всей компанией проводить Кутю к её домику. (Круглый персиковый павильончик?.. Ну конечно же.) Все без возражений согласились — как любая скучная, плохо сколоченная компания мгновенно соглашается на все предложения активиста-подвижника, героически взвалившего на себя лидерские полномочия.
Гулять решили вниз по излюбленной Кострецким дубовой аллее с качающимися скамейками. При ласковом свете созревшего дня она выглядела далеко не столь зловещей, как показалось мне накануне, — и всё же, едва мы вступили в неё, я ощутил в душе неприятное послевкусие, перед глазами всплыли нож и верёвка; мне тяжело было смотреть как на Альберта, так и на Игоря. Видимо, тот с присущей ему чуткостью понял это, — так как в следующий миг, энергичным жестом схватив покорного Гнездозора под вялую руку, потащил его вперёд, интимно мурлыча на ухо — не иначе, всякие важные государственные соображения, которые посторонним слушать не полагалось. Мы с Кутей, хошь-не-хошь, остались в распоряжении друг друга.
Несколько метров мы пробрели в неловком молчании, и я большую часть времени смотрел под ноги, на чистый и ровный асфальт дорожки, а Кутя трогательно теребила косичку, видимо, размышляя, что ей делать с этим страшным и неуклюжим стариком. Я же, в свою очередь, размышлял, что больше напугает бедную девочку — угрюмая бессловесность или назойливые попытки поддержать светскую беседу с помощью наводящих вопросов, которые, скорее всего, покажутся ей бестактными. Увы, других я не припас. Пара наших добрых общих друзей — пока что единственное связующее звено между нами — стремительно удалялась от нас, фигурки их, мешковатая и постройнее, с каждой секундой становились всё чернее и мельче, всё глуше становились короткие всхохатывания и кокетливые мольбы Кострецкого: «Сашуля, Бога ради, только не о работе!.. Только не это! У меня каникулы!..» Наконец, я не выдержал. Как психотерапевт, мужчина и старший товарищ я просто обязан был взять инициативу на себя:
— Кутенька, а вы давно знакомы с Кострецким?..
Вообще-то меня больше интересовало — «с Альбертом», но из приличия я удержался. Однако тут же понял, что мог бы и об этом спросить. Едва я заговорил, Кутя обрадованно, робко вскинула на меня лучистый взор — очевидно, она точно так же, как и я, стеснялась и желала сближения с новым загадочным звеном маленького коллектива. Интересно, под каким соусом преподнёс ей Кострецкий мою персону?..
— Уже год, — ответила она с застенчивой и виноватой улыбкой, в которой явственно читалась боязнь, что я заподозрю её во лжи, не поверив в такой неправдоподобно-длительный стаж отношений. Что ж, в её возрасте, а было ей никак не больше девятнадцати, время и впрямь тянется долго, доооолго, очень долго. Эту-то глубочайшую истину я и сообщил ей — с лицемерно-стариковской галантностью, которая всегда противна мне самому, но от которой, видно, невозможно отделаться по достижении двадцатидвухлетнего рубежа. Кутя приняла её серьёзно и доверчиво — и какое-то время честно обдумывала услышанное, по-детски сосредоточенно уставившись большими серыми глазами в подёрнутое жемчужной дымкой пространство. Кого же она мне так напоминает?.. Я поёжился, вдруг поняв — ту, о которой я уже вспоминал нынче утром. Поистине — сегодня праздник ретроспекции.
А Лиза, то есть Кутя, видимо, всё это время производила в своей труднозабываемой, но хорошенькой головке сложные, но, как всегда, бессмысленные подсчёты, потому что вдруг спросила — с очень знакомой уважительной интонацией, словно кто-то там, наверху, решил меня добить:
— Вы его, наверное, с детства знаете?..
(Мы как раз поравнялись со скамейкой, на которой я вчера сидел с Кострецким; даже сейчас, при свете дня, я сразу узнал её — и тоскливое чувство во мне обрело окончательную полноту.)
Кого — его?.. Альберта? Теперь пришла моя очередь задуматься. Действительно — могу ли я с чистой душой сказать, что знаю его с детства?.. Знал ли я его? Но, оказалось, речь всё ещё идёт о Кострецком, который как раз в эту секунду обернулся и помахал нам рукой. Я вздохнул с облегчением. Странно, но, по-видимому, некое неясное смущение, удерживающее меня говорить об Альберте, разделяла и Кутя. Ну, со мной-то всё понятно. Но почему она?.. Сообщили ей о той давней истории? Едва ли.
Нет, я не являюсь старым другом семьи. Я случайная фигура. Так я ответил ей и тут же понял, что солгал. Но, если рассказывать ей, то рассказывать всё, а делать это, глядя прямо в ясные Лизины глаза, я не мог. Вообще, меня всё больше охватывало ощущение тягостного дежавю — второго за этот странный день. Возвращение Альбертика далось мне нелегко. Но Лиза — это уже слишком.
Кутя-кутя, кутёнок, беленький щенок. Будем надеяться, ей выпадет лучшая участь. А кстати — как будет «Кутя» полностью?.. Оказалось, Клавдия. Самое имя для королевы красоты. Впрочем, нынешние этого не знают.
Таким вот макаром, беседуя уже почти по-приятельски, мы достигли конца аллеи, выходившей, как оказалось, на широкое, необработанное, песчано-каменистое плато: с одной стороны его окаймляла дубовая роща, с двух других — высокий и редкий сосняк. С четвёртой был обрыв. Отсюда уже частично виднелся серебристо поблёскивающий пруд, расположенный, по-видимому, в глубокой низине; Кутя объяснила, что там, внизу — пляж с настоящим речным песком и что мы туда обязательно сходим, как выпадет погода.
Тут же стоял и небольшой одноэтажный домик, совсем простенький, с тёмными окошками и тусклозелёной крышей. Переодевалка и душевая — предположил я, и моя милая спутница радостно подтвердила догадку. У грубоотёсанной деревянной двери уже поджидали нас, переминаясь с ноги на ногу, два главных человека России. Судя по всему, Кострецкому так и не удалось отстоять своё право на каникулярное безделье — он уже не повизгивал, а лишь тихо и обречённо вздыхал, с покорным и капельку грустным лицом внимая своему полосатому боссу. Тот, слегка покручивая собеседнику верхнюю пуговицу «пиратской» жакетки (тут, похоже, были приняты прикосновения), тихим голосом ему тоже что-то, видимо, вкручивал.
Заметив наше приближение, они, однако, слегка оживились и без жалости развалили свою скульптурную группу на два независимых компонента. Кострецкий радостно замахал обеими руками. Альберт, стоя вполоборота, ноги циркулем, оглядывал нас с какой-то очень двусмысленной улыбочкой и огоньком непристойного любопытства в глазах, за который я набил бы ему морду, не будь я так стар, не будь я у него в гостях, не будь он Бессмертным Лидером и тд. Я сосчитал до семи, старательно впивая ноздрями влажный, пахнущий свежестью ветерок. Тут вдруг на Гнездозора, видимо, напал особо острый приступ романтической мужественности — ибо через секунду, едва подбежавшая Кутя опрометчиво прильнула к нему, он сгрёб её на руки — и, неловко переступая, пошёл на медленный виток вокруг своей оси, не обращая внимания на писк перепуганной жертвы. Похоже, бедняжка и сама не ожидала от своего мучнистого, вялого кавалера такой прыти. Но делать было нечего: покорно обвив тоненькими ручонками его круглую белую шею, она позволила ещё немного покружить — а потом и внести себя по невысоким деревянным ступенькам в домик, словно сам собой распахнувший перед влюблёнными скрипучую дверь, чтобы спустя миг надёжно укрыть их от нескромных взоров.
Мы с Кострецким — два оставшихся на бобах старых холостяка — переглянулись. Тот завистливо вздохнул и, бросив быстрый взгляд на часы, произнёс:
— Преферансик-то похоже, накрылся. Что ж теперь. Надо ж всё ж таки дать людям пообщаться друг с
