еще не дали никакого названия. Когда Зверобой подъехал к замку, он увидел, что Юдифь и Гэтти были на платформе, с величайшим нетерпением ожидая его прибытия.
Глава VIII
Сестры стояли и молчали, пока Зверобой с беспокойным и печальным лицом взбирался на площадку. Наконец Юдифь, делая над собою отчаянное усилие, вскричала:
— Отец?
— С ним случилось несчастье, и я не буду скрывать ничего, — отвечал Бумпо простодушно. — Старик Гуттер и Генрих Марч в плену у мингов, и неизвестно, чем все это кончится. Лодки я выручил все, и это может служить для нас некоторым успокоением, потому что краснокожие должны пуститься вплавь или построить паромы, чтобы добраться до нас. На закате солнца будет с нами Чингачгук, если только мне удастся его привезти. Мы с ним соединенными силами будем защищать ковчег и замок до тех пор, пока не приедут сюда крепостные офицеры с отрядом солдат, которым правительство поручит разогнать эти шайки.
— Офицеры! — вскричала Юдифь с живейшим волнением, окрасившим ее щеки. — Кто думает об офицерах? Мы и одни можем защищать замок. Расскажите нам об отце и о бедном Генрихе Марче.
Бумпо начал подробный рассказ о всех приключениях прошлой ночи, не утаивая ничего. Сестры слушали с глубоким вниманием, но не обнаруживали чрезмерной растерянности, которая неминуемо охватила бы женщин, не привыкших к случайностям и опасностям пограничной жизни. Юдифь, казалось, была встревожена гораздо больше своей сестры, и это чрезвычайно изумляло Зверобоя. Потом обе сестры машинально принялись за приготовление завтрака, которым воспользовался один только Зверобой, усвоивший солдатскую способность есть и пить во всякое время, несмотря ни на какие тревоги. Юдифь и Гэтти молча сидели за столом, не притрагиваясь к приготовленным блюдам. Наконец Юдифь прервала молчание:
— Отец мой очень любит эту рыбу. Такой лососины, по его словам, нет в море.
— Ваш отец, как видно, хорошо знаком с морем, — отвечал Бумпо, бросая на Юдифь вопросительный взгляд. — Скорый Гэрри говорил мне, что он был когда-то моряком.
— Мне Генрих Марч ничего не рассказывал из биографии моего отца, и я решительно ничего не знаю. Впрочем, и я думаю, что он был моряком. Если бы вскрыть вот этот сундук, мы узнали бы, вероятно, всю историю нашей семьи. Но отпереть его не так-то легко!
Зверобой впервые обратил свое внимание на этот замечательный сундук. Краска на нем совершенно полиняла, — было ясно, что обращались с ним без всякой церемонии, — но материал и работа и были превосходны. Молодой охотник не видел еще ничего подобного. Сундук был сделан из крепкого черного дерева, и железные полосы покрывали его вдоль и поперек. Он был заперт тремя огромными замками, и его стальные петли были отделаны с таким искусством, которое могло быть доступным только лучшим лондонским ремесленникам. Сундук был очень велик, и когда Зверобой попытался его приподнять, оказалось, что его тяжесть соответствовала величине.
— Вы, Юдифь, никогда не видели, что лежит в нем? — спросил Бумпо.
— Никогда. Мой отец никогда не отпирал его в моем присутствии, и я не думаю, чтобы он вообще при ком-нибудь поднимал его крышку.
— Ты ошибаешься, Юдифь, — спокойно сказала Гэтти. — Я видела, как батюшка открывал этот сундук.
— Когда же, моя милая?
— Очень часто, и всякий раз, как тебя здесь не было. Батюшка не заботился о моем присутствии. Я видела, что он делал, и слышала все, что он говорил.
— Что же он делал? Что он говорил?
— Этого я не могу сказать, Юдифь, — отвечала Гэтти, понизив голос, но решительным тоном. — Тайны моего отца не принадлежат мне.
— Его тайны! Час от часу не легче. Что вы скажете на это, Зверобой? Мой отец доверяет свои секреты Гэтти и скрывает их от меня!
— Вероятно, у него есть на это свои причины, Юдифь, и тебе их не узнать, — сказала Гэтти тем же решительным тоном. — Батюшки здесь нет, и я не скажу больше ни слова.
Юдифь и Зверобой были очень изумлены. В продолжение нескольких минут старшая сестра имела огорченный вид. Мало-по-малу, однако, она оправилась и, обращаясь к молодому охотнику, продолжала:
— Мы слышали ружейные выстрелы под горами на восточной стороне, и эхо повторило их с такою скоростью, что они, по всей вероятности, должны были произойти на самом берегу или, может-быть, в нескольких саженях от берега.
— Да, Юдифь, вы не ошиблись. Выстрелы были.
— Вы сражались с дикими один, без всякой помощи, Зверобой?
— Да, Юдифь, я сражался… и это было первый раз в моей жизни. Я убил своего врага, был свидетелем его последних минут, и грустные чувства овладели мною. Что же делать? Все это имеет мало значения, но если вечером сегодня нам удастся привезти сюда Чингачгука, тогда, вероятно, мы увидим что-нибудь похожее на войну, если минги задумают овладеть замком, ковчегом или вами.
— Кто этот Чингачгук? Откуда и зачем он идет?
— В его жилах течет кровь могикан, и он принадлежит к роду великих вождей. Ункас, отец его, — знаменитый воин и судья своего племени. Даже сам Таменунд уважает Чингачгука, хотя он еще слишком молод и не может быть предводителем на войне. Но племя могикан разбрелось, рассеялось, и предводитель их не имеет почти никакого значения. Чингачгук живет между делаварами. Теперь, когда началась война, Чингачгук и я назначили друг другу свидание нынешним вечером возле утеса на краю озера. Мы должны условиться о подробностях нашей первой экспедиции против мингов. Но почему мы проходим именно через озеро, это — наш секрет, не имеющий для вас ни малейшей важности. Можете, впрочем, догадываться, что молодые рассудительные люди, собираясь на войну, не делают ничего без особых целей.
— Делавар, конечно, не может иметь враждебных намерений против нас, — сказала Юдифь после минутного колебания, — и мы уверены в вашей дружбе.
— Измена — самый гнусный порок в моих глазах, и никто не осмелится обвинять меня в измене.
— Нет, нет, Зверобой, никто вас не подозревает, — с живостью возразила Юдифь. — Ваше честное лицо — больший залог верности, чем тысяча человек. Если бы все люди имели ваш правдивый язык и обещали только то, что могут исполнить, тогда не было бы вероломства на земле, и свет не имел бы нужды в блестящих мундирах…
Юдифь говорила с энергией. Когда она замолчала, глаза ее загорелись необыкновенным блеском. Зверобой ясно видел волнение девушки, но ничем не выдал себя. Юдифь между тем постепенно успокоилась и через несколько минут хладнокровно продолжала разговор:
— Я не имею никакого права допытываться секретов ваших или вашего друга, — сказала она. — Я готова верить всему, что вы говорите. В самом деле, если в эту трудную минуту будет у нас еще союзник, то мы легко можем отстоять замок и, вероятно, скоро выручим отца из плена, предложив какой-нибудь выкуп.
— Вы думаете? — сказал Зверобой, с сомнением покачивая головой. У него в уме были волосы несчастных пленников и вырученные за них деньги.
Юдифь поняла его мысль.
— Я вас понимаю очень хорошо, но, к счастью, ваши беспокойства не имеют основания. Индейцы никогда не скальпируют пленника, если он не ранен, а доставляют его правительству живым. Исключения редки, и я почти не боюсь за жизнь моего отца. Совсем другое дело, если ночью исподтишка нападут они на замок: тогда нас изрежут в куски. А пленника индеец щадит, по крайней мере, до той поры, пока не решит по каким-нибудь особым причинам погубить его у столба пыток.
— Знаете ли вы, Юдифь, для чего отец ваш и Генрих Марч нападали на индейцев?
