охранника, он указал ему сначала на нас, потом на дверь за спиной. Охранник ошарашено вытаращил глаза, попытался что-то сказать, но человек в черном вновь рыкнул и кивнул себе за спину. Тот развернулся и ушел.
После этого человек спустился к нам и вежливо поклонился моей спутнице.
— Сеньорита, произошло недоразумение. Прошу простить меня, виновные будут наказаны, подобного не повторится.
По его лбу стекал пот. Он боялся Бэль, говорил с трудом, словно выдавливая слова из себя.
— Хорошо. — Бэль не стала строить из себя оскорбленное достоинство, подозреваю, из-за меня, и мы направились ко входу. Человек засеменил следом, я даже спиной чувствовал, какое облегчение он испытал.
Остальные охранники в ливреях при нашем приближении поклонились. Урок даром не прошел.
Мы вошли внутрь. Бэль сунула букет черному человеку и что-то сказала. Потом взяла меня за руку и потащила дальше, не давая рассмотреть холл и окружающих.
— Я распорядилась отвезти цветы домой, а то завянут. Пойдем в буфет?
— Зачем?
— Я не завтракала. Покраска, сушка, макияж… Пока все сделаешь!
Я не стал себе ничего заказывать. Цены тут не просто кусались, сильно кусались, а неограниченными финансовыми возможностями, как некоторые, я не располагал. Бэль же трескала за обе щеки, не забыв заказать и мороженого. Не много, порции четыре.
— Как я понял, ты — фанатка Золотого века, — решил я начать отвлеченную беседу, чтобы не скучать, пока она при деле.
— Это плохо?
— Нет. Просто интересно: откуда такая направленность? Не так много в нашем мире людей, уважающих старину, слушающих старинную музыку, изучающих старинную культуру… Изучающих не потому, что в институте учатся, а потому, что самим интересно!
— Не знаю. — Она пожала плечами. — У меня бабушка очень любила старину. Я ее не застала, к сожалению, но мне рассказывали. А потом я повзрослела, начала интересоваться… Не поверишь, подсела, прямо как на наркотик! Никому это не интересно — всем нужны лишь деньги, деньги, деньги… Если кто-то интересуется эпохой, то только как коллекционер.
— Это точно!
Вокруг нас расхаживали распетушонные представители их общества. Им было откровенно плевать на экспонаты, они лишь делали вид, что чем-то интересуются.
— А ведь эта эпоха уникальна, Хуанито! — с жаром продолжила моя спутница, принимаясь за любимое мороженое. — Такой никогда не было, и не будет. Ближайшее время — точно не будет! Золотой век — это неограниченных источник того, что мы могли иметь, но растеряли, но что можем возродить. Хоть в какой-то степени, самое ценное!
Я скептически усмехнулся.
— Ничего хорошего из этого не выйдет. Золотой век — эпоха лицемерия и морального регресса. Как можно возрождать идеи навроде: «Люби ближнего своего даже в ущерб собственному народу и собственному национальному сознанию»? Ты хочешь, чтобы мы полюбили марсиан, переселили их всех сюда, а потом они нам тут вторую Третью мировую устроили? А как можно «любить» гомосеков? Как можно пропагандировать их ориентацию?
Бэль рассмеялась.
— Ты глупый. Очень глупый. И рассуждаешь принятыми штампами. А ты знаешь, что эти штампы в обществе насадили специально?
Я удивился.
— Зачем?
— Чтобы такие, как ты, простые парни, не задумывались над этими вопросами. Чтобы жили по установленным правилам и не заморачивались высокими материями.
От такого признания стало немного не ловко, но на сей раз она не заметила этого.
— Свобода, настоящая свобода — она не для всех, а лишь для тех, кто может ее понять. Когда голытьба кричит о свободе… Это бунт и кровь, ведущие к тирании и тоталитаризму, это плохо. Но это не значит, что свободы не должно быть в принципе!
Я, честно, ничего не понял из этой реплики, но не перебивал.
— Понимаешь, люди тогда ошибались. Власть имущие подменили понятия, объявив собственную личную выгоду идеалом всех, потому та система и рухнула. Их демократия пала, стала жертвой собственных достижений, но это не значит, что если мы устроим нечто подобное сейчас, произойдет то же самое.
Свобода нужна, но она только для нас — для тех, кто управляет. Народ же должен видеть мир таким, какой он есть, решать текущие житейские проблемы и не разочаровываться в навязанных идеалах.
У меня чуть голова не пошла кругом от абстрактных рассуждений. О чем я ей тактично поведал, объяснив, что не изучал эпоху в таких тонкостях, как «ценности демократии». Она вновь рассмеялась.
— В нашем полку прибыло! Ты не первый, которого я совращу Золотым веком, но гарантирую, станешь его фанатом! Совращать?
— Совращай! — я самоуверенно кивнул. — Только медленно, постепенно, чтобы я понял, о чем речь. Давай по порядку. Что такого экстраординарного в Золотом веке?
— Скажи, вот ты слушал мою музыку на неделе? — улыбнулась она.
— Конечно. Всё переслушал. Почти.
— Что можешь сказать о ней в целом?
— В целом? Ну… — я задумался. — Сейчас так не играют.
— Почему? — она смотрела на меня с легкой ехидцей, как бы проверяя интеллектуальные способности.
Я задумался. Хороший вопрос. Я чувствовал, ощущал это, что есть в записях Бэль, но нет в современной эстраде, но как объяснить музыку словами?
— Какой-то драйв, безумие что ли. Не знаю. Не ритм, а именно… Ну, это когда музыка вытягивает из тебя что-то, или наоборот, проникает внутрь, заставляя тело делать то, что нужно ей, а не хочешь ты.
— Ты сказал правильное слово. «Драйв.» — Ее глаза довольно заблестели. — В нем все кроется. Даже в медленных исполнениях есть этот скрытый драйв. Так?
Я кивнул.
— А ты знаешь, что со времени последней битвы парусного флота до создания полностью бронированных океанских флотов прошло каких-то тридцать лет?
Резкий переход. К чему он — не понял, но честно отрицательно покачал головой — не знаю.
— А с момента отрыва от земли первого самолета и до первого полета человека в космос — жалкие полвека?
— И что?
— Мир в те годы развивался такими темпами… Бешеными, нереальными! За тридцать лет мир менялся полностью, от старого ничего не оставалось! Компьютеры, генетика, атом, нанотехнологии… Ты не представляешь, сколько всего было тогда изобретено и за какие жалкие сроки!
Это был бешеный мир, Хуанито. Это было время… Очень быстрое время! Их музыка, их искусство — все их искусства — всё развивалось также, было подчинено эпохе. Потому они и слетели в итоге с катушек — реалии жизни не успели за их развитием. Они перемудрили сами себя, наши бравые предки!
Я молчал. Она меня озадачила.
— Ты знаешь, что со времен Золотого века не сделано ни одного стоящего открытия?
Я засмеялся, от всего сердца. До этого пытался понять нить ее суждений, однако сейчас она сказала полную чушь.
