победу над испанцами. В Боготе должны понять: впоследствии нам придется заплатить в несколько раз больше за изгнание испанцев из Южной Америки.
С присылкой подкреплений следовало спешить: противник мог в любой момент перейти в наступление. Торре Тагле и его единомышленники, решив, что у колумбийцев нет достаточных сил для борьбы, пошли по стопам Рива-Агуэро. Они пытались договориться с испанцами за счет колумбийцев. Испанский генерал Кантерак писал предателям: «Главное — уничтожить нашего общего врага Боливара. Покончить с этим чудовищем — наша первая и основная задача».
Международная обстановка тоже менялась не в пользу патриотов. В конце 1823 года в Испанию по призыву местных реакционеров вторглась французская армия. Опираясь на нее, королевская власть вновь задушила демократические свободы. Этим воспользовались Англия и США. Они стали пугать южноамериканских патриотов походом Священного союза против молодых республик. В действительности же ни Франция, ни Россия не думали о подобном походе.
Еще в декабре 1822 года министр иностранных дел России Нессельроде писал русскому посланнику в США барону Тейлю: «Мы не собираемся останавливать движение будущего, освобождение Южной Америки вероятно, оно возможно, неминуемо». Такой же точки зрения придерживалось русское правительство и в 1823 году.
Франция считала вооруженную интервенцию против южноамериканских республик не по силам Священному союзу. Все это не помешало президенту США Монро провозгласить 2 декабря 1823 года доктрину, носящую его имя, согласно которой США обязывались оказать сопротивление захвату территорий бывших испанских колоний европейскими державами.
Сторонники этой доктрины утверждают, что ее провозглашение было в интересах латиноамериканцев по крайней мере в то время, ибо предотвратило европейскую интервенцию против молодых республик. Это неверно. Доктрина Монро с самого начала оказала вредное влияние на судьбы Латинской Америки. Сантандер под давлением американских дипломатических агентов, действовавших в Боготе, поддался панике. Считая неминуемой высадку французов в Венесуэле, он хотел приостановить помощь Боливару, что могло бы повлечь за собой поражение освободительной армии в Перу и новое вторжение испанцев в Колумбию.
Немалого труда стоило Боливару переубедить Сантандера. «Я не верю в возможность французской интервенции, — писал каракасец вице-президенту. — Было бы верхом безумия из-за столь проблематической опасности забыть о той, которая у нас под боком. Мы совершили бы непростительную ошибку, не покончив с врагом на юге под предлогом, что он может появиться на севере. Если французы придут, то тем паче мы обязаны обрушиться всеми нашими силами на испанских каналий в Перу, с тем чтобы потом сделать то же самое с французами на севере».
Вожди освободительной борьбы относились с недоверием к доктрине Монро. Двадцать пять лет спустя после описываемых событий Паэс отмечал в своих воспоминаниях, что для североамериканцев доктрина Монро означает «право» запрещать другим странам завоевывать чужую территорию, но разрешать это же себе. Если бы эта доктрина, писал Паэс, предусматривала объединение всех испано- американских республик с тем. чтобы воспрепятствовать восстановлению испанского колониального режима и обеспечить священное уважение к установившимся государственным границам, тогда можно было бы сохранить политическое равновесие в Америке. И никто никогда не обвинял бы благородного орла Соединенных Штатов в том, что он является самым свирепым стервятником в мире.
В январе 1824 года Боливар заболел желтой лихорадкой — трабадильо. Болезнь сразила его в небольшом портовом городишке Пативильке.
Там он узнал радостную новость: в Боготу из Европы приехал его старый учитель, беспокойный карбонарий Симон Родригес, он же Робинзон, помогавший патриотам через своих многочисленных друзей и знакомых в Европе. В Боготе Родригес хотел создать Дом труда — школу для юношей и девушек.
«Я ничего вам не говорю о нем как о человеке, о его характере, постоянстве и знаниях, необходимых для этого дела, потому что Вы знаете его лучше, чем я, — писал Боливару о Родригесе верховный судья Колумбии Мигель Пенья. — Но Вы не представляете себе, что он теперь задумал. В Доме труда юноши будут получать техническое образование. Родригес очень много работал с тех пор, как приехал сюда, для того чтобы создать этот дом. Только благодаря его неустанной энергии ему дали здание, где он сделал ремонт и уже имеет нескольких учеников. Но ему не хватает средств, чтобы полностью осуществить свой проект. Родригес постоянно вздыхает о Вас, уверенный в том, что если бы Вы были здесь, то оказали бы ему помощь. Может быть, стоит, чтобы Вы взяли организацию этих домов под свое покровительство, ибо они могут принести много полезного для государства. Пожелай Симон Родригес выбрать более легкий путь в жизни, он, конечно, преуспел бы. Но он жаждет служить родине своими знаниями, приобретенными во время долгого пребывания в Европе, и думает, что не сможет применить их лучше, чем обучая новых членов общества. Они через несколько лет принесут народу большую пользу. Он здоров, силен и проявляет огромную работоспособность, поразительную в его годы. Если он погибнет от недостатка поддержки, другого такого мы не найдем».
Написал Боливару и сам Родригес. В Боготе он не нашел сочувствия и хотел бы поехать на юг, встретиться с Боливаром в Перу. «Видеть Вас, разговаривать о деле освобождения и делать все, что могу, чтобы помочь Вам, — вот моя цель», — сообщал Родригес своему бывшему ученику.
Боливар ответил ему из Пативильки: «О мой учитель! О мой друг! О мой Робинзон! Вы в Колумбии! Вы в Боготе! И ничего мне не сообщили, ничего не сказали. Вы заслужили упрека, но могу ли я быть невежливым с гостем, приехавшим из Старого Света навестить Новый… Никто лучше меня не знает Вашу любовь к обожаемой нами Колумбии. Помните ли Вы, как мы вместе клялись на Священном холме в Риме бороться за свободу нашей родины? Конечно, Вы не забыли этот день, покрывший нас вечной славой. Вы, учитель мой, видели меня отчетливо, хотя и пребывали вдалеке. С какой жадностью Вы, наверное, следили за моей работой. Вы вдохновили меня на борьбу за свободу, за справедливость, за великое, за прекрасное. Я шел по пути, начертанному Вами. Вы были моим руководителем, хотя и находились в Европе. Вы не представляете себе, как глубоко запали мне в душу Ваши уроки. Я никогда не изменил даже запятой в тех великих изречениях, которые узнал от Вас, они всегда в моей памяти, я им следовал, зная, что никогда не ошибусь. Наконец, Вы видели мое поведение, знаете мои писания, мою душу, изложенную на бумаге. И, возможно, не раз говорили себе: все это мое, я посадил это деревце, я его поливал, я его поддерживал, теперь оно сильное, крепкое и плодоносное, вот его плоды, они мои, я буду ими наслаждаться в посаженном мною саду, под сенью дружественных объятий… Покажите это письмо вице-президенту, попросите у него денег и приезжайте ко мне. Вы будете свидетелем крушения испанского деспотизма».
Это было сердечное, взволнованное письмо. Но Боливар еще долго не смог встретиться со своим учителем. Родригес был гордым человеком, он не хотел просить денег у кого бы то ни было, а в Боготе никто не додумался позаботиться о его нуждах.
5 февраля в Пативильке Боливара настигла весть о том, что в порту Кальяо аргентинский гарнизон, которому давно уже не выплачивали жалованья, поднял бунт и, поддавшись уговорам испанских пленных, перешел на сторону врага. Казалось, вновь повторялась история Пуэрто-Кабельо.
Боливару сообщили, что многих солдат заставили силой изменить делу независимости. Те же, кто сопротивлялся, среди них патриот негр Антонио Руис Фалучо, мятежниками убиты.
— Таким, как Фалучо, следует поставить памятник[22], — сказал Боливар.
Один из деятелей патриотического движения, Хоакин Москера, как раз в эти дни посетил Боливара, сраженного недугом в Пативильке.
— Каковы ваши планы? — спросил Москера.
— Победить!
— Но как?
— Я соберу всех лошадей и мулов на побережье, посажу на них своих солдат, перейду Кордильеры и разобью испанцев в Горном Перу, как я их разбивал у Бояки и Карабобо.
Но для этого нужны были резервы, которые подходили из Колумбии медленно и в недостаточном количестве.
