всеядность, а не вегетарианство, как у высших обезьян. Чтобы окончательно убедиться в справедливости своих заключений, Дарт послал муляжи зубов известному антропологу, профессору отдела сравнительной анатомии Американского музея естественной истории Нью-Йорка Вильяму Грегори. Тот не замедлил с ответом: из 26 признаков зубов австралопитека, которые удалось выделить, близких шимпанзе не оказалось, с гориллой его объединяли 2 признака, с шимпанзе и гориллой — 1, с шимпанзе, гориллой и примитивным человеком — 3, а признаков, переходных к человеческим или близких зубам примитивного человека, Грегори насчитал 20! Он писал: «Если теперь, в свете дополнительных данных, австралопитек снова не станет «недостающим звеном», то кто же он в конце концов?»
Дело, однако, и здесь оказалось не таким простым. Через два года, тщательно изучив муляжи костных останков австралопитека, на нью-йоркском симпозиуме, посвященном антропоидным обезьянам, Грегори изменил свое мнение. Как сообщили газеты, он говорил теперь об открытии в Таунгсе «замечательной сохранности черепа молодой обезьяны». Правда, она, по его мнению, имела «больше человеческих черт, чем любая другая из прежде открытых ископаемых обезьян». Грегори даже готов был признать, что австралопитек — «определенное звено между человеком и обезьяной», но все же «недавно потерянное «недостающее звено». «Бэби Дарта», утверждал Грегори, просто «обезьяна, которая развивалась отчасти вдоль человеческой линии». Ведь в то время уже существовал настоящий обезьяночеловек, который отделился от антропоидного ствола до того, как появился австралопитек! Очевидно, ученого терзал дух сомнения.
Дарт, наконец, рискнул идти ва-банк. Воспользовавшись поездкой Доры в Англию для продолжения медицинского образования, он решил отправиться в Лондон для встреч и объяснений с главными из своих критиков — с Кизсом, Вудвордом и Смитом. В конце мая 1930 г. он упаковал череп «бэби» в специально изготовленный деревянный ящик и присоединился к экспедиции итальянца Аттилио Гатти, который намеревался пересечь континент с юга на север. Дарт загорелся мечтой познакомиться ближе с Африкой и населяющими ее людьми. Восемь месяцев путешествовал «бэби» вместе со своим крестным отцом. Дарт любовался рекой Конго, озерами Танганьика и Киву, джунглями Итури, наскальными рисунками Солвези. Наибольшее впечатление произвели на него посещение Брокен Хилла и поход с пигмеями в горные джунгли, где ему посчастливилось увидеть стадо горилл.
В феврале 1931 г. полный новых впечатлений, загоревший и бодрый Дарт прибыл в Лондон, готовый ринуться в бой за место австралопитека в родословной человека. Никто, однако, сражаться не думал. Кизс и Вудворд были сама приветливость. Они не скупились на выражение дружественных чувств, но при разговорах с Дартом настойчиво уклонялись от обсуждения тем, связанных с «бэби». Выступления Дарта в середине февраля на заседаниях Зоологического общества и Королевского общественного клуба Лондона сопровождались демонстрацией черепа австралопитека и прошли, несмотря на его волнения, с очевидным успехом. Судя по вниманию, с которым его слушали, и многочисленным вопросам, присутствовавшие не думали, что им подсовывают какую-то заурядную антропоидную обезьяну. Но победа оказалась пирровой: когда Дарт обратился к Эллиоту Смиту, который только что вернулся из Китая, с просьбой содействовать публикации книги (рукопись была выслана ему год назад), то выяснилось, что вследствие многочисленных препятствий в королевском комитете ее, пожалуй, стоит почесть за благо увезти поскорее назад, в Йоханнесбург, и подождать лучших времен. Смит, Кизс и Вудворд, как сговорившись, предпочитали толковать с Дартом не об австралопитеке, а о результатах открытия на востоке Азии, в Китае, на склонах холма со странным названием Чжоукоудянь, в пещере которого была раскопана многослойная стоянка и найдены останки еще одних обезьянолюдей — синантропов. Смит только что вернулся оттуда и мог обсуждать увиденное часами. Дарту ничего не оставалось, как вернуться в Африку.
А тут еще случилось так, что «бэби» неожиданно стал героем отдела происшествий. Перед отъездом в Йоханнесбург Дора, которая задержалась на несколько месяцев в Лондоне, зашла вечером к Смиту попрощаться и забрать заветный ящик с черепом австралопитека. С него Барлоу по просьбе Дарта изготовлял муляжи. Смит проводил Дору в такси до отеля, откуда, выпив с нею по чашечке кофе и откланявшись, отправился домой. Дора уже приготовилась спать, как вдруг с ужасом спохватилась: а где же ящик с «бэби»?!! И тут выяснилось, что за разговорами Смит и она начисто забыли о черепе: ящик остался в багажнике такси!! Машина была отпущена сразу же, как только они вышли у отеля, а номера ее, разумеется, никто не думал запоминать.
Дора теперь любила «бэби» не меньше Дарта. Она верила, что отвергнутый «малыш» когда-нибудь все же будет признан. И вот теперь по нелепой случайности череп может потеряться вновь, и на этот раз навсегда. Дора поспешно набрала номер телефона Смита, хотя время уже перевалило за полночь. Смит разволновался и огорчился не меньше Доры, и они договорились немедленно встретиться у стоянки такси. Когда Дора пришла в условленное место, Смит уже ждал ее, и они решили немедленно звонить в ближайший полицейский участок. Сержант долго не мог понять, о каком черепе идет речь, но, уразумев дело, с готовностью вызвался объехать все ближайшие станции машин.
А между тем в 4 часа пополуночи тот самый таксист обнаружил в багажнике своей машины деревянный ящичек, упакованный в коричневую бумагу. Находка была доставлена в полицейский участок Фулхам, и ею сразу же занялся дежурный сержант. Никаких указаний на адрес хозяина обнаружить не удалось, поэтому сержант принял решение вскрыть ящик и осмотреть его содержимое. Газеты расписывали потом «чувства» полицейского, который ожидал увидеть внутри что угодно, но не ископаемый череп величиною с кулак. Звонок с соседнего полицейского участка прервал следствие в самом начале. Утром «бэби» торжественно доставили к Доре в отель…
Удивительно сходной оказалась судьба черепов питекантропа и австралопитека: за счастливым открытием следовала полоса мучительной борьбы за признание, их даже сходным образом теряли, но, к счастью, находили вновь, чтобы поиски истины могли быть продолжены.
После визита в Лондон Дарт был окончательно выбит из седла. Его охватила непреодолимая апатия. При воспоминаниях о столичных разговорах у него пропадало всякое желание браться за перо, за инструменты для расчистки костей, а тем более продолжать раскопки в Та-унгсе. Он и мысли не допускал, что когда-нибудь наступит время и ему придется вновь вступить в борьбу, будоражить ученый мир. Правда, Дарту потребуется для этого почти четверть века, но если в его жизни такое событие все же в конце концов произойдет, то главным «виновником» этого следует считать его неугомонного друга Роберта Брума. Это он в тридцатые годы произвел подлинный фурор в среде палеоантропологов, открыв на юге Африки австралопитеков — трансваальского, плезиантропа и парантропа. Главный итог изучения новых черепов семейства австралопитековых он подвел кратко и, как всегда, категорично в названии статьи, опубликованной 20 августа 1938 г. в «Illustrated London News»: «Недостающее звено более не является недостающим!»
Стоит ли удивляться, что такой вывод немедленно вызвал ожесточенную дискуссию: палеоантропологи оценили материалы Брума крайне противоречиво. В то время как одни упорно твердили о том, что в пещерах Южной Африки найдены костные останки антропоидных обезьян, другие с энтузиазмом отстаивали идею о необходимости включения австралопитековых в семейство гоминид. Так, немецкий профессор Адлоф высказал мысль о необходимости считать австралопитеков примитивными, но «истинно человеческими существами», а Дарт и Ральф Кёнигсвальд в пылу полемики назвали их людьми. Однако если австралопитека действительно можно считать человеком, то где главный признак, позволяющий с уверенностью утверждать, что «южная обезьяна» навсегда рассталась с миром животных и присоединилась к «клану людей», — где искусственно обработанные орудия? Открытие небольшой коллекции камней с самой что ни на есть примитивной оббивкой в красноцветных костеносных толщах Трансвааля сразу положило бы конец бесконечным дискуссиям, участники которых неутомимо, но в равной мере неубедительно разъясняли друг другу значимость отдельных особенностей строения черепов и других частей скелета «недостающего звена». Антропологам недоставало чисто археологических данных, чтобы окончательно решить «проблему статуса» австралопитеков.
Но может быть, они не умели изготовлять и использовать орудия? Если это действительно так, то австралопитеки остаются за великой переходной чертой, отделяющей мир животных от мира людей. Им не суждено было пересечь ее? Однако Брум не был склонен делать такого рода вывод. Еще десять лет назад, 10 августа 1938 г., он получил из Берлина от Пауля Альсберга письмо, в котором его коллега приводил чисто логические доводы в пользу непременного использования орудий австралопитеками. Альсберг признавал, что действительно трудно решить, по какую сторону черты следует расположить австралопитеков,
