— Если надумаете заказывать себе памятник при жизни, приезжайте на Байкал. Там в Слюдянке любой мрамор — и белый и розовый.
— Это я учту, — кивнул Сергей, «Так мне и надо. Расхвастался. Глядите, мол, какая перед вами гармоничная личность».
— Вот и кончился наш дождь.
— К сожалению. — Сергей вздохнул. «Она сказала — наш. Интересно, как это понимать? Наш в смысле общечеловеческий, как явление природы, или наш в смысле— наш, то есть её и мой? Спрашивать я об этом не могу, нет пока оснований».
— А теперь скажите, как мне отсюда добраться до центра?
— Можно доехать на двадцатом троллейбусе, а можно и пешком, — сказал Сергей. «Сейчас она, конечно, скажет: «Лучше на троллейбусе».
Вера немножко помолчала.
— Пожалуй, лучше пешком…
— Конечно. Выйдем на Ленинградский проспект и дальше по улице Горького.
— Принято единогласно.
И они пошли по Беговой, умытой отшумевшим ливнем.
Вокруг, куда ни глянь, блестело всё, что способно блестеть, — и разноцветные машины, и отяжелевшие кроны деревьев, и скульптуры коней, вздыбленных над зданием ипподрома.
Их обогнала ватага ребятишек. Шлёпая босыми ногами по лужам и отчаянно брызгаясь, они визжали от удовольствия.
Сергей и Вера свернули на проспект.
Над Москвой стоял летний день, полный света и синевы.
Сватовство майора
Примерно неделю назад на факультете пронеслась тревожная весть о том, что наши стойкие, незыблемые ряды холостяков собирается покинуть майор Гришаев.
Сами понимаете, когда мы в субботу вечером встретились в клубе и в гостиной позже других появился задумчивый и несколько рассеянный майор Гришаев, разговор возник сразу.
— Товарищи, — начал капитан Козаченко, — что ни говорите, а влюблённость накладывает на человека особый отпечаток. Влюблённый начинает терять память, он забывает о том, кто ему содействовал и вывел его на дорогу счастья…
— К чему это лирическое отступление? — спросил Гришаев.
Козаченко укоризненно покачал головой.
— Вы посмотрите на него. Он считает, что его друзья, и в частности я, ни при чём.
— Человек — сам кузнец своего счастья, — торжественно произнёс Гришаев и незаметно для Козаченко подмигнул нам.
— Ах, вот оно что! — воскликнул Козаченко. — Ладно! Прошу внимания, товарищи офицеры. Давайте разберёмся…
Мы сдвинули кресла. В голосе Козаченко зазвучали прокурорские нотки:
— Товарищ майор, не можете ли вы нам сообщить, какое вы недавно дали объявление?…
— Обыкновенное. «Одинокий офицер снимет комнату сроком на один год».
— Прекрасно. А чей номер телефона вы указали в этом объявлении?
— Поскольку у меня нет телефона, дал твой номер. Ну и что?
— Минуточку. Значит, так. Я сижу вечерами дома, работаю, составляю конспект по военной истории, и мне приходится то и дело отрываться. Желающие сдать комнату одинокому офицеру звонят мне. Я записываю адреса и телефоны и вместо благодарности выслушиваю от майора Гришаева безответственные заявления вроде того, что «человек — сам кузнец своего счастья».
— Так оно и есть, — сказал Гришаев.
— Минуточку, вас вызовут… Так вот. Собрался я как-то в театр и, уходя, попросил, чтобы домашние записали номера телефонов всех, кто будет звонить. И вот s этот самый вечер позвонил мне майор Фомин, Попрошу майоре Фомина дополнить мои показания. Ничего, можете отвечать сидя, — сказал Козаченко Фомину, хотя тот вовсе и не собирался вставать
— Дело было так, товарищи офицеры, — серьёзно, а тон Козаченко начал Фомин, — Был я у сестры, у Катюши, и от неё позвонил Козаченко, хотел предложить совместную лыжную вылазку на воскресенье. Дома его не застал и на всякий случай оставил номер телефона сестры.
— Всё правильно, — подтвердил Козаченко, — и вот список телефонов, в том числе номер телефона Катюши Фоминой, Гришаев получил от меня…
— Незадолго до этого, — продолжал Фомин, — в Москву из Брянской области приехал мой старший брат, Фёдор. Остановился он у Катюши, у неё хорошая комната… Надо вам сказать, что мой Фёдор — заядлый охотник, Ружья у него всех систем, собаки с высшим охотничьим образованием. В этот приезд привёз он щенка. Славненький такой сеттер-гордон, чёрный чепрак, жёлтые подпалины, представляете себе?… Но смотреть за ним было некому, решил — надо его продать. Наклеил возле дома штук пять объявлений…
— Ближе к делу, — сказал Козаченко.
— Не перебивай, — усмехнулся Гришаев. — Собачка ещё понадобится, так сказать, для сюжета,
— Да, — продолжал Фомин, — отправился Фёдор вечером в кино и говорит сестре: «Катюша, тут ко мне товарищ один хотел прийти. Зайдёт ли, нет ли, не знаю. Товарищ военных лет, вместе в госпитале лежали, контузия у него была. Чудесный парень, только иногда чуток заговаривается. Если, говорит, случится с ним такое, начнёт госпиталь вспоминать, ты сразу разговор переводи, и всё. Это — первое дело, а второе — вот что. Если покупатель пойдёт, не торопись щенка показывать и родословную не предъявляй. Ты, говорит, сперва постарайся понять, что за человек покупатель. Если несимпатичный, не продавай. Плохо будет собаке у такого охотника».
Фомин неожиданно замолчал.
— Ну и что?…
— Дальше пусть он рассказывает, — кивнул Фомин.
И Гришаев начал свой рассказ:
— Дальше события развернулись так. Получил я у Козаченко список телефонов. Позвонил по первому — неважная комната. По второму — слишком далеко от академии. Звоню по третьему телефону, говорю: «Я по поводу объявления». Отвечает приятный женский голос: «Если располагаете временем, приезжайте сейчас». И даёт свой адрес.
Приезжаю, вхожу. Встречает меня девушка. Я представился: «Майор Гришаев». Она в ответ: «Здравствуйте. Фомина».
Проходим в комнату. Светлая, хорошая комната. Много книг. Думаю: «Приятно, интеллигентные люди».
Она приглашает: «Садитесь, пожалуйста».
Сажусь. Смотрю на неё. Потом говорю: «Вы Фомина, а у меня приятель Фомин».
Она улыбается: «Знаю, знаю».
Я говорю: «Мы с ним долго соседями были. Так вот, — показываю, — его койка стояла, а так моя…»
Вижу, девушка смотрит на меня не то с испугом, не то с состраданием и вдруг спрашивает: «Вы «Кармен» не слушали? Недавно болгарский артист пел Хозе…»
Я отвечаю: «Нет, к сожалению, не слушал». И повторяю: «Так вот — его койка стояла, а так — моя. Помню, мы как-то…»
Она опять перебивает: «Вы заметили, какая зима суровая?…»
Я думаю: «Странная девушка».
Встал, осмотрел комнату, батареи потрогал, в стенку постучал, поинтересовался, капитальная ли
