Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном

сразу, что за ней стоит нечто большее, чем изложено на бумаге. Вы знакомы с доктором Харли? — спросил он внезапно.

(Между прочим замечу, что так звался один из наиболее выдающихся врачей, практиковавших в Англии. — Издатель.)

Я успел познакомиться с доктором Харли: имел к нему рекомендательные письма и удостоился в высшей степени любезного приема. Кроме того, во время моего пребывания в Англии он оказал мне немалые услуги.

— Большего дурака мне, пожалуй, встречать не доводилось{104}, — произнес мистер Дженнингс.

Впервые я слышал от него столь резкое высказывание, да еще по поводу столь уважаемой особы. Я слегка опешил.

— В самом деле? А в чем это проявляется?

— В профессиональной области.

Я улыбнулся.

— Я вот что имею в виду, — сказал он. — Мне представляется, что он наполовину слеп. То есть половина того, что он видит, окутана тьмой, другая же ясна и прозрачна до неправдоподобия. И хуже всего то, что такое восприятие он культивирует в себе намеренно. Мне его не понять: он постоянно увиливает. Я немного знаю Харли как врача, но в области медицины меня тянет сравнить его с паралитиком — мозг его наполовину мертв. Как-нибудь при случае (а таковой непременно представится) я расскажу вам об этом во всех подробностях, — говорил Дженнингс с легкой дрожью в голосе. — Насколько мне известно, вы собираетесь пробыть в Англии еще не один месяц. Если в это время мне придется ненадолго отлучиться из города, не разрешите ли побеспокоить вас письмом?

— Буду счастлив, — заверил я.

— Весьма признателен. В Харли я разочаровался совершенно.

— Склоняется в сторону материалистической школы, — заметил я.

— Материалист до мозга костей, — поправил меня Дженнингс. — И передать вам не могу, как раздражает такая позиция тех, кто мыслит глубже. Пожалуйста, не говорите никому из наших общих знакомых, что я захандрил. Я держу в тайне от всех, даже от леди Мэри, что обращался к доктору Харли, да и вообще к врачам. Поэтому, прошу вас, — ни слова об этом. В случае приближения приступа я напишу вам, с вашего разрешения, а если буду в городе, то обращусь непосредственно.

В моей голове роились всевозможные догадки, и я невольно устремил на священника испытующий взгляд. Дженнингс на мгновение опустил глаза и сказал:

— Вы, без сомнения, раздумываете над вопросом, почему я теперь же не говорю вам, в чем дело, или строите на этот счет гипотезы. Можете ломать голову хоть до второго пришествия — это бесполезно.

Он покачал головой, и по его лицу солнечным лучиком промелькнула улыбка, но внезапно скрылась за облаком, и мистер Дженнингс сквозь стиснутые зубы набрал в легкие воздух, словно бы испытывал сильную боль.

— Печально слышать, что вам приходится опасаться за свое здоровье; если понадобится помощь врача, обращайтесь ко мне в любую минуту. Что я не злоупотреблю вашим доверием, добавлять излишне.

Тут мистер Дженнингс перевел разговор на совершенно иные темы, а вскоре я довольно весело откланялся.

Глава V Доктор Гесселиус получает приглашение в Ричмонд {105}

Мы расстались на мажорной ноте, но ни он, ни я к веселью расположены не были. Пусть я врач и нервы мои закалены, но, случается, выражение человеческого лица — этого зеркала души — выводит меня из равновесия. Лицо мистера Дженнингса так потрясло мое воображение, что пришлось отказаться от прежних планов на вечер и отправиться в оперу, дабы развеяться.

Дня два-три я не получал известий ни от Дженнингса, ни о нем, а затем мне вручили записку — бодрую, исполненную надежды. Там было сказано, что ему в последние дни стало значительно лучше — можно сказать, он совсем здоров, а потому намерен на месяц-другой вернуться в свой приход и посмотреть, что из этого получится. Он не устает благодарить Небо за свое — как надеется — выздоровление.

Через день-другой я увиделся с леди Мэри, подтвердившей то, о чем говорилось в записке. Леди Мэри сказала, что мистер Дженнингс в настоящее время находится в Уорикшире и вновь приступил к выполнению своих пасторских обязанностей в Кенлисе. Она добавила: «Я начинаю верить, что мистер Дженнингс абсолютно здоров, да и прежде не страдал ничем, кроме расстройства нервов и воображения. У нас у всех нервы не в порядке, но, думаю, от такого недуга есть средство: работа. К этому средству он и обратился. Не удивлюсь, если мы еще год его здесь не увидим».

И все же двумя днями позже я держал в руках письмо, посланное мистером Дженнингсом из его дома вблизи Пиккадилли:

«Дорогой сэр!

Я снова в Лондоне. Мои надежды пошли прахом. Если буду в силах увидеться с Вами, то отправлю письмо с просьбой зайти ко мне. Теперь же я слишком плох — попросту неспособен рассказать Вам все, что мне хотелось бы. Прошу, не упоминайте обо мне в разговорах с моими знакомыми. Я сейчас не в состоянии ни с кем видеться. А Вам я, с Божьей помощью, вскоре еще дам о себе знать. Пока что я собираюсь ненадолго съездить в Шропшир, к родным. Храни Вас Господь! По возвращении надеюсь встретиться с Вами, и пусть встреча наша окажется более радостной, нежели это письмо».

Неделей позже я наведался к леди Мэри. Лондонский сезон уже подошел к концу {106}, поэтому все знакомые, по ее словам, уже разъехались, а она сама намеревалась со дня на день отправиться в Брайтон{107}. Леди Мэри сказала, что получила известие из Шропшира — от племянницы Дженнингса, Марты. Из письма она поняла только, что мистер Дженнингс чем-то обеспокоен и пребывает в подавленном настроении. Здоровые люди не принимают подобные слова всерьез, но какие же муки иной раз таятся за ними!

Прошло почти пять недель, а новостей от мистера Дженнингса не было. Лишь по истечении этого времени я получил от него весточку. Он писал:

«Я жил за городом, сменил климат, обстановку, окружение — все и вся, кроме самого себя. Я решил — я преисполнен решимости все Вам рассказать. Если это не нарушит Ваши планы, жду Вас у себя сегодня, завтра или послезавтра, но, умоляю, приходите как можно скорее. Вы и представить себе не можете, как я нуждаюсь в Вашей помощи. У меня есть дом в Ричмонде, в тихом месте. Там я теперь и нахожусь. Надеюсь, Вы найдете время пообедать со мной, или позавтракать, или даже попить чаю. Найти меня проще простого. Слуга с Бланк-стрит, который доставит эту записку, будет ждать у Ваших дверей в коляске в любой удобный для Вас час, я же всегда на месте. Вы скажете, конечно, что мне не следует оставаться в одиночестве. Но я перепробовал все. Приходите и убедитесь сами».

Я позвал слугу и сказал, что собираюсь к мистеру Дженнингсу в тот же вечер.

Вечером, когда я по короткой сумрачной аллее из вязов подъезжал к старомодному кирпичному дому, затененному и почти совсем скрытому густой листвой, мне подумалось, что лучше бы мистер Дженнингс остановился в меблированных комнатах или в гостинице. Избрав это место, такое унылое и безмолвное, он поступил необдуманно. Дом, как я узнал, был его собственный. Проведя день или два в городе, но решив почему-то, что оставаться там долее ему невмоготу, мистер Дженнингс прибыл сюда.