разговор, не заставляла прислушиваться к себе, как это частенько бывает с песнями, а лилась незатейливым и неназойливым фоном. На стенах, куда не глянь, висели в скромных рамочках фотографии самолетов, от первых поднявшихся в воздух 'этажерок' до современных реактивных лайнеров и боевых штурмовиков в камуфляжной раскраске.
Пухов, сперва обозлившийся на собственную помощницу, элементарно проворонившую нужный борт до места назначения, уже отошел, успокоился, но и теперь нет-нет да и порывалась в нем едкая ехидность.
Сначала пили чай, потом Анька вспомнила, что видела в буфете кофе, а к кофе полагался и коньяк, наконец-то, через полчасика разговора, перешли уже на чистый напиток, не смешанный с кофе.
— … вот ты говоришь — 'взяли', 'потрясли как следует', — воспитывал Пашу Пухов. — Как будто буржуинской пропаганды наслушался, ну, или этих австралийских книжек про ОГПУ начитался. Я бы в такое поверил, если б не знал, откуда вы, двое, взялись…
'Ну, не принято у нас просто так людей 'брать', 'трясти'. Не потому, что по уставу не положено или закона такого нет. Просто не принято, как вы не поймете? Обычай у нас повыше любого закона будет. Это же еще на первом курсе юридического учат: закон, любой закон, рождается из обычаев, норм поведения, уже принятых в обществе. Вот у нас эти обычаи и нормы ценят выше любых прописанных и пропечатанных законов.
За что ж я буду 'трясти' малолетних девчонок? Пусть они уже по закону совершеннолетние, полностью подсудны и за себя отвечают, работать могут хоть по двенадцать часов в сутки, будь на то их воля, а все равно — малолетки. Просто за то, что полезли 'на кладбище в двенадцать часов ночи'? А ведь по сути своей их прогулка в лагерь и есть то самое путешествие на кладбище, что б перед мальчишками и подругами храбрость показать.
Да и смысл какой в этом 'трясении'? Ничего они не расскажут вразумительного, такого, чтобы никто, кроме них не знал. Вся эта история покрыта таким туманом, что разбираться в ней надо только изнутри, начиная вот с этой девчачьей компании…'
— А ты думаешь, тут что-то такое? — Анька повертела в воздухе пузатенькой рюмкой с остатками коньяка. — Такое-этакое, государственного значения, как эти твои 'летающие тарелки'?
— А у нас все государственного значения, — серьезно ответил Пухов. — Иным заниматься не стоит. Даже если пацанчик после школы, с друзьями в футбол гоняя, ногу подвернет — и это тоже событие государственного значения. Потому как пацанчик этот в будущем — или рабочий, или солдат, или инженер. И если ему этот самый вывих плохо вправят, поленятся врачи или квалификации не хватит, то страна потеряет рабочего, солдата, инженера. Мы на такие бытовые, казалось бы, дела только так и смотрим. Тоже — обычай, за мелким глубокое видеть.
— Так все-таки, отчего ж не попробовали кого-то из чекистов, ну, или чекисток к этим девчонкам внедрить? — поинтересовался Паша. — Может, там бы, на месте, и разобрались, что разбираться не с чем…
Он не очень-то верил в эти мистические штучки-дрючки, всякие 'летающие тарелки' и 'снежных людей', но понимал, что подоплекой любой мистики могут быть обычные и не очень человеческие деяния.
— Да ведь нету там никакой компании, — махнул рукой Пухов. — Это я её так называю, что б, ну, хоть как-то обозначить. Девчонки-то давно выросли, по разным домам разъехались, вот и школу закончили в прошлом году. Одна — на комбинате работает, вторая уехала из города, в институт поступила, третья пока бездельничает, вроде как, себя ищет, а я думаю, что просто замуж собирается, не хочет нигде особо пристраиваться, что б потом не рвать по живому, к рабочему коллективу-то привыкаешь не хуже, чем к родителям или дворовым друзьям-подругам.
Но это только во-первых. Во-вторых, на такие дела серьезных людей отвлекать смысла нет. Это не оперативная надобность, ни шпионы заграничные, ни диверсанты или какой еще подрывной элемент, непосредственно безопасности страны угрожающий. Стажерок брать тоже не хочется, они же, как любой стажер, подвигами грезят, достижениями, славой, а тут нужно просто походить вместе на танцы, в кино, поговорить, послушать, авось, что и прояснится.
Ну, и третье. Пробовали мы этот вариант. Не в том смысле, что кого-то внедряли, а просто поручили сотрудникам местным с той девчонкой, что на комбинате работает, потоптаться месячишко… ну, быть постоянно рядом, приглядывать за контактами. Так вот, проделали такую комбинацию несколько раз. И, значит, местных привлекали, и своих людей давали, иногородних, пришлых, то есть. И всё в пустую. Не получается этот контакт мистический, когда с ней кто-то рядом из тех, кого не было тогда в лагере… Плохо сказал? Ну, пока рядом с девчонкой посторонние, никто на контакт не идет. Если она одна или с теми же подругами, с кем в лагерь ходила, то — получается. Уже через пару дней они свои 'страшные сказки' по всему городу рассказывают… Как'…вышел из зыбкого тумана черный человек, посмотрел на нас железными глазами…', ну, и так далее…'
— А на самом деле кто выходит? — усмехнулся Паша, внимательно прослушав рассказ Пухова. — Зеленые человечки или маленькие разумные динозавры?
— Кто-то выходит, — укоризненно ответил Егор Алексеевич. — Иначе бы я к вам не обратился с просьбой. Понимаешь, исчезает материал из отвалов. Пропадает как раз в смену этой девчонки. И не надо говорить, что это пустая порода. То, что может быть использовано хоть через сто, хоть через тысячу лет — сегодня уже стратегическое сырье.
— Так ведь с нее же за пропажу и спросить можно? — уточнила Анька. — Кем она там на комбинате? Завскладом?
— Нельзя спросить, не принято так, — вновь вздохнул Пухов. — Сырье стратегическое только для умных голов, для всех остальных отвалы — пустая порода. И пропадает-то немного, с десяток-другой килограмм с тонны. Разве тут какое хищение? Так, дядька-дачник на тачку нагрузил и свез к себе на участок. Но вот не нравится мне это внимание именно к этой породе, к микроэлементам, к редкоземельным металлам. Что-то тут есть не от простого воровства или желания поживиться за чужой счет, хотя и это тоже присутствует…
Подыскивая слова поубедительнее, Пухов замотал головой, зажестикулировал отчаянно, но так и не смог ничего умнее придумать, махнул рукой и поднял свою рюмку.
— Ты считаешь, что нас эти 'черные дядьки с железными глазами' за своих примут? — засмеялась было Анька. — Слушай-ка, а ведь если они их так описывают, то вдруг это просто роботы? Человекообразные, этакие… ну, не то, что у вас в цехах…
— За кого вас примут, я не знаю, но то, что вы 'не от мира сего' уже должно как-то сказаться, — уверенно ответил Пухов. — Да и вам самим может быть повезет. Все-таки место там, что ни говори, мутное, загадочное, а гробница вас обратно, к себе, не пускает, сколько не пробовали… Оно, конечно, вам бы и здесь неплохо было, тем более, Анна Ивановна, ты вон как нашу систему снабжения вскрыла, с полоборота, вот что значит — взгляд со стороны, то есть, совсем с другой стороны, но… Вольному — воля, как говорится. Может быть, через этот лагерь вы к себе и шагнете? Почему нет?
'А что же до роботов… вряд ли это, ну, не нужны человекообразные создания для решения конкретных задач, а роботов ведь только под конкретные задачи разрабатывают. Человекообразность нужна, когда задачи четко не определены. А если надо куда-то пойти, что-то взять и вернуться, то не проще ли соорудить тележку с манипуляторами?'
— Ладно, пусть не роботы, — согласилась Анька, — пусть какие-то потусторонние личности шастают…
— Вот именно — шастают, — перебил её Пухов. — Правильное слово нашла. Пока по нашей земле кто-то шастает, я должен знать: кто, зачем, почему? На прогулку — пускай гуляют, сколько влезет, развлекаются, даже и друзей с собой приводят. А вот если шпионить за нами посланы — другой разговор. На кого шпионить? Что выведывать? Какой нам от этого вред может быть…
— Контрразведка, — уважительно выговорил Паша. — Серьезное дело…
— Да как хочешь называй, — кивнул Пухов. — Безопасность у наших людей должна быть. Ото всего. Вот и приходится и с 'летающими тарелками' разбираться, и с этими аномалиями всякими…
— Да, кстати, а что с той гробницей? — поинтересовалась Анька. — Что там за фрукт такой лежит, явно нечеловеческой наружности?
