бой пошел веселее, с явным преимуществом стрелков, подобравших Аньку. И ей почему-то стало весело от их успеха, к которому она приложила не только свои тоненькие пальчики, но и мозги…
Ближе к вечеру бой затих окончательно, стрелки начали собираться возле раненых, которых оказалось, по Анькиным представлениям, совсем немного, всего-то семеро, из них только один с пулей в груди, тяжелый, у других ранены были руки и плечи, одному пуля скользнула по голове, вырвав с черепа кусок кожи с волосами.
Кто-то организовал в сторонке небольшой костерок. Стрелки устраивались вокруг, первым делом чистя свои длинноствольные винтовки, а кое-кто и разнообразные пистолеты и револьверы, которыми успели воспользоваться в бою. И только потом расшнуровывали небольшие заплечные мешки, доставая оттуда — кто кусок хлеба в чистой тряпице, кто вяленое до жесткости подошвы мясо, кто луковицу или пару картошек.
Но жарить и парить свою снедь на огне они не стали, видно, костерок предназначался просто для обогрева, да и для декоративных целей, хотя вряд ли стрелки знали такое слово. Один из них, которого окружающие звали старшиной, достал из странного сундучка, размером с хороший чемодан (и где ж он его прятал во время боя?) непонятную конструкцию из круглой, закопченной банки с рожками-подставками и огромную сковороду.
— Примус не узнала? — спросил ротный, потихоньку подошедший к девушке и перехвативший её любопытный взгляд.
— Не узнала, — согласилась Анька. — Я тут многое не знаю.
— Догадался, — солидно сказал ротный, устраиваясь рядышком и доставая из запазухи металлическую коробку, наполненную, как оказалось папиросками. — Угостишься?
— Свои есть, — Анька вытащила из кармана куртки пачку сигарет и только тут сообразила, как дьявольски сильно ей хочется закурить.
Днем, когда гремели выстрелы, фырчал движком броневик, и метались по площади стрелки, даже мысли о табаке в голову не приходили.
Ротный ловко, но аккуратно, взял из ее рук пачку, раскрыл, понюхал, поднеся к самому носу, улыбнулся, возвращая:
— Буржуинское баловство, видел такие как-то, слабенькие они, да и табак в рот лезет, ну, да девкам-то, вроде тебя, нормально будет… с мундштуком ежели…
Анька сначала даже не сообразила, что ротный принял её курево за сигаретки без фильтра, про которые она только слышала от старших, но в глаза не видела. Впрочем, разбираться сейчас с сигаретами не хотелось. Она поднялась на ноги.
— Мне… надо отойти…
— Да вот хоть за угол, — посоветовал ротный, не поняв Аньку, — тут сейчас пусто, кроме наших никого нет, да и часовых я подальше поставил.
— Нет, в подвал мне надо, — пояснила Анька. — Откуда к вам вышла. Там же у меня братишка остался.
— Малой что ли? — поинтересовался ротный.
Анька замялась, как сказать. Для нее Санька был, конечно, малым, младшеньким, которого под пули вытаскивать просто грех. Но тут, в роте, воевали его ровесники, ну, может, чуток постарше ребята, и признаваться перед ними, что опекает великовозрастного названного брата, Аньке вдруг совершенно не захотелось. Она передернула плечами так, как умеют это делать с рождения все женщины, не отвечая ни 'да', ни 'нет'.
— Ну, сходи, — согласился ротный, — пусть поест паренек с нами, целый день, небось, там голодный сидит…
Вернулась к костру Анька почти через час, уставшая, разочарованная и даже слегка напуганная.
Саня исчез из подвала бесследно. Она ощупала едва ли не каждый сантиметр, старательно подсвечивая себе зажигалкой, в поисках возможных следов, отыскала повешенную на трубу отопления перед выходом свою юбчонку, обнаружила несколько гильз от разных патронов, но вот ничего, что говорило бы о пребывании здесь Саньки, не обнаружила.
Анька рискнула даже войти в тамбур, ведущий в коллекторный тоннель, послушала, как шумит совершенно не пахнущая жидкость в трубах, но дальше спускать не рискнула, боясь заблудиться и попасть в какое-нибудь странное, более агрессивное к ней время. Ну, или просто побоялась.
В то, что Санька сам вышел на поверхность и ушел без штанов куда-нибудь подальше от стрельбы и суматохи дневного боя, Анька почему-то не верила.
— Не нашелся? — сочувственно спросил ротный, когда она вернулась к костру, но, уточнив возраст и приметы Саньки, успокоил: — Взрослый уже, не пропадет. А хочешь, стрелков своих поспрошаю, может, видел кто что? в бою иной раз на совсем ненужное внимание обращаешь…
— Не надо, — отрицательно покачала головой Анька. — Не мог он из подвала уйти. Он же там без штанов сидел.
— Это как? — удивился ротный.
— На мне его штаны, — пояснила Анька. — Надела, когда к вам шла, не в этом же было первый-то раз выходить…
Она прикинула на себя захваченную из подвала юбчонку. И вызвала внезапный хохот у ротного.
— Тут ты права, ей богу, — согласился он, отсмеявшись. — В такой вот тряпочке появляться, только в грех вводить. Головастая ты, Аннушка, вот и про бензин в бутылке здорово придумала…
— Да это рецепт старый, сто лет ему, — отмахнулась от похвалы Анька, но непонятное удовольствие от собственной нужности этим людям разлилось в душе.
— А братец-то твой, значит, по подвалам куда-то ушел, — продолжил ротный. — Говорят, место там нехорошее, люди иной раз пропадают. Только давно уже про это ничего не слышно. У нас ведь война, а тут и без всякой нечисти народ гибнет. Давай-ка так, ночь переспи, а с утра еще разок в подвал наведайся, утро вечера мудренее, да и, опять-таки, говорят, бывало, что пропащие возвращались…
Понимая, что ротный больше утешает её, чем, в самом деле, знает о случаях таинственного исчезновения людей в 'нехороших' подвалах, Анька почувствовала, что слова о ночевке пришлись очень кстати. В бою, а потом и при поисках Сани, она как-то забыла о своей усталости, о том, что не ела весь день, обойдясь только водой из фляги Цыгана. А сейчас навалилось…
— А где тут спать-то? — поинтересовалась она у ротного.
— Да в любом доме, — чуть оживился ротный возможностью помочь делом. — Сейчас старшину кликну, он покажет. Он в округе все дома знает уже, хозяйственный мужик…
Но добраться до ночлега сразу не удалось. Пришлось заняться отправкой в госпиталь раненых, искать палку для охромевшего Цыгана, помогать стрелкам укладывать на самодельные носилки тяжелораненого, присмотреть, что б у всех эвакуируемых была с собой вода, да хоть по куску хлеба.
Прощаясь, Цыган, старательно балансируя на одной ноге, крепко притиснул Аньку к себе, совсем не по-братски щупая за худую задницу, поцеловал в губы и по-доброму засмеялся: 'Увидимся еще, Аннушка, я от тебя так не отстану…'
Ошеломленная таким неожиданным прощанием, Анька уже с опаской последовала за старшиной, дядькой хотя и солидным, в годах, но шустрым и еще вполне пригодным для безобразий. Но он ничего подобного Цыганской выходке себе не позволил, скорее, наоборот, отнесся к Аньке по-родительски, даже попрекнув отправившегося в госпиталь Цыгана: 'Все б ему руки распускать, кобельку чернявому…'
В доме, на второй этаж которого привел Аньку старшина, было относительно тепло, а вот воды и света не было. Зато в маленькой, уютной комнате до сих пор пахнущей смолистым деревом, стояла металлическая кровать с хромированными шарами, венчающими спинку. Все остальные спальные принадлежности на кровати тоже имелись, а еще старшина выложил на столик возле кровати подсохший кусок пахучего ржаного хлеба и маленький пласт лоснящегося жиром белого сала.
Аньке показалось, что в этой и всех предыдущих жизнях, она не ела ничего вкуснее, чем этот хлеб с салом, всухомятку, в темной, чужой комнате. Старшина ушел, пообещав, что ночью и утром её никто не потревожит, стрелки располагались в других домах, а боев по ночам уже давно не было. Анька умяла хлеб с
