Тот самый караульный, что первым окликнул девушку, первым же двинулся к ней, умер, так и не поняв, откуда пришла к нему смерть. Тонкий, граненый клинок прошел сквозь задрипанную шинелку с чужого плеча, никогда не стираную гимнастерку, нательную рубаху и тонкий слой мышц и кольнул его прямо в сердце. Караульный на вдохе упал лицом прямо в костерок, подняв сноп искр.
Второй дернулся было, но так и не смог сообразить, куда же ему бежать отсюда, из ловушки, в которую сам же и залез, если бежать уже некуда, да и некогда. И только третий, дебильный, продолжал стоять напротив Аньки, как и стоял, недоумевая, что же это такое непонятное происходит вокруг.
Девушка отвернулась и отошла подальше от костерка, к дороге. И уже через полминуты к ней присоединился Паша, повесивший на каждое плечо по трофейной винтовке, а третью неся в руке.
— Давай помогу, — предложила Анька, тут же забирая у Паши пару трофеев.
Он отдал их, ни слова не говоря. Все-таки бой еще даже не начинался, и руки лучше было иметь свободными, да и изрядно громоздкими были эти германские 'маузеры' десятилетней давности изготовления.
— Паша, вытащил бы ты этого из костра, — Анька брезгливо повела носиком. — Сейчас же столько вони будет, сами и задохнемся…
— Ты как всегда права, — вздохнул Паша и вернулся к затухающему огню.
В этой войне ни секунды, ни минуты ничего не решали, если только бойцы не сходились в рукопашной лицом к лицу. Иной раз ничего не решали и часы задержек и опозданий. Воевали здесь неторопливо, основательно, без беготни. Да и какая могла быть торопливость, если самым надежным средством связи так и оставались фельдъегеря с пакетами, а телеграф и радио в любой момент могли оказаться захваченными противником и передавать фальшивки.
Но тем не менее, Паша возвратился быстро. Для него вытянуть из огня тощее тельце караульного — раз плюнуть. Да и неприятно было задерживаться возле начинающего обугливаться трупа.
Тщательно вытирая руки всё тем же, окровавленным носовым платком, Паша спросил:
— Идем докладывать Крылову?
— Да я лучше сам пробегусь, доложу, — подал голос третий участник вылазки, все это время скрывающийся в темноте, подальше от разгромленного поста.
Он выполнял ту же роль, что и перебитые Пашей шестеро инсургентов в засаде за костерком — прикрывал тыл и являлся 'стратегическим резервом'. Сейчас же, ощущая спокойствие за конечный результат их рейда, этот уже немолодой боец подошел поближе и с каким-то затаенным восхищением посматривал на Аньку и Пашу. Еще бы, за пару минут успокоили девятерых, а сами целехоньки и даже, кажется, не запыхались. Такое в ночной разведке нечасто случалось на его памяти.
— Ну, пробегись, только аккуратно, — согласилась Анька, играя роль неформального командира в тройке. — А мы тут приглядим, мало ли что…
После засады, выставившей наубой троих бестолковых пацанов, от инсургентов можно было ожидать и других неприятных неожиданностей.
Шагнув на обочину, Анька сбросила в траву винтовки и аккуратно присела рядышком, подтянув колени к подбородку…
…Неторопливость войны не отменяла её неизбежности, и вот уже часа через полтора деревня, которую охраняли убитые Пашей часовые, пылала. Никто не поджигал специально избушек и овинов, надеясь, что они еще послужат именно им, а никак не противнику. Но вот беда — в суматохе тревоги кто-то уронил на пол зажженную лампу, потек по избе горящий керосин. А кто-то другой, пальнув в силуэт инсургента, мелькнувший на миг в едва освещенном окне, попал в лампадку перед маленьким скромным иконостасом. И потекло горящее масло…
Орали, голосили и истошно визжали, забивая голосом грохот винтовочных выстрелов, бабы, отчаянно, предчувствуя смертный час, мычали коровы и ржали лошади, в один миг оказавшиеся в центре огненной стихии.
Распавшийся на отдельные перестрелки, бой то затихал, то с новой силой возобновлялся на окраинах деревни. Зыбкий, мрачный свет от пожарища разгонял ночную темноту, не давая противникам возможности оторваться друг от друга, скрыться в ночи и прекратить взаимное истребление.
Ни Анька, ни Паша в атаке на деревню не участвовали, комбат Крылов не то, что бы очень уж берег своих гостей, но зря под пули не подставлял, понимая, что пользы от парочки дополнительных штыков при штурме будет немного, а вот в разведке и планировании без Аньки и Паши просто не обойтись.
Расположившись возле импровизированного штаба батальона, чуть в стороне от десятка повозок самых невероятных фасонов и размеров, Паша расстелил прямо на траве лоскут и раскладывал на нем детали своего пистолета, тщательно протирая их. Умыкнувшая где-то 'летучую мышь' — ну, не без света же сидеть, в самом деле! — Анька бездумно поигрывала любимой игрушкой: вертела в руках свой маузер. Так заведено было с давних времен, если кто-то чистит оружие, даже и в полной безопасности, на постое или отдыхе, другой непременно находится поблизости, страхуя безоружного товарища.
На сосредоточенном лице Паши поигрывали отблески огонька керосиновой лампы, со всех сторон к повозкам подступал сумрачный, предрассветный лес, совсем рядом, в десятке шагов, хмурый Крылов выслушивал донесения посыльных, иногда отдавал короткие, деловитые команды, больше похожие на расчетливые просьбы, чем на командирские приказы.
Паша отвлекся, потянулся в карман куртки за флакончиком какого-то особого, только для своего пистолета используемого масла, и, глянув на Аньку, сказал:
— Знаешь, так сильно хочется, что бы когда-то мне или тебе всё это приснилось…
13
Анька проснулась как раз в момент захода солнца, когда темнота по южному резко, за минуты, упала на город, скрыв старые азиатские строения, высокие заборы, неширокую рыночную площадь, обуглившееся, выжженное пятно на месте трущоб у древней городской стены, европейскую гостиницу. Яркие и удивительно близкие звезды засияли в небе, но уже навидавшаяся во время перехода с Крыловым такой пустынно-астрономической красоты Анька совершенно ими не интересовалась.
А заинтересовалась она первым делом остатками коньяка. Это Паша предусмотрительно заначил почти целый стакан, понимая, как тяжело будет девушке через несколько часов. Сам же заботливый её мужчина безмятежно спал, пристроившись рядом, но так, что Анька даже и не почувствовала его присутствия в постели.
'Х-м-м, уже в мыслях его называю 'мой мужчина', — подумала девушка. — Это симптом, и отнюдь не похмельный. Потому как похмельный называется синдромом, это я точно помню…'
Не одеваясь и даже не задумываясь, как это может выглядеть со стороны, она прошлепала босыми ногами к столу, поморщившись, глотнула из заботливо подготовленного стакана граммов сто отличной янтарной жидкости, плюхнулась на стул и поискала глазами сигареты.
После первого десятка затяжек жизнь показалась Аньке уже не такой странной, запутанной и необъяснимой, как несколько часов назад. И перстенек уже не казался волшебным кольцом, таскающим её по разным мирам с единственной целью — найти его и водрузить обратно, на средний палец левой руки.
'Это просто нервы, — подумала девушка, — нервы, а может и ПМС, а я расслабилась и с перепугу нажралась, как свинья…'
В голове после выпитого удивительным образом прояснилось, будто кто-то провел влажной тряпкой по запыленному, забрызганному грязью стеклу. Анька обернулась к едва мерцающему в темноте экрану странного комбайна из телевизора и компьютера. Укладываясь подремать, Паша предусмотрительно не стал его выключать, только убавил яркость и звук до минимума, что бы не мешали отдыхать и ему самому, и его женщине, уснувшей раньше. Подхватив пульт, Анька решительно защелкала по программам, сама еще не понимая, чего хочет найти. Похоже, старая привычка иметь в комнате работающий 'для фона' телек никуда не делась после полугода, проведенного в мире, где простейшая радиостанция казалась чудом техники. Впрочем, там, у Крылова, Аньке очень понравилось. Даже казалось иногда, что она в самом деле
