яйцеглав, один писатель на двух ногах и одна словомельница — что это будет за команда!
— Не уверен, что словомельницы построят снова или будут так же широко использовать, — задумчиво возразил Каллингем. — Я программировал их большую часть своей зрелой жизни и, хотя никогда не имел ничего против них, меня всегда подавлял тот факт, что они мертвые машины, работающие лишь по формуле. Например, словомельницы никогда не смогут совершить банальную, но благословенную ошибку и написать о себе, как это сделал дуэт Полпинты — Бишоп. — Он улыбнулся Гаспару. — Ты удивлен тем, что я говорю, да? Но, понимаешь, хотя сотни миллионов людей жили или, по крайней мере, засыпали под властью словодури, никогда не было установлено, какая же часть эффекта достигается благодаря самой книге, а какая принадлежит чисто гипнотическому воздействию, опустошающему в итоге разум. Кто знает, может, сегодня — начало возрождения настоящей литературы. Литературы, которая захватывает, дает пищу уму и сердцу!
— Детка, сколько ты выпил? — беспокойно спросила Элоиза.
— Да, поосторожнее с этим виски, Калли, оно легко идет, когда весело, — посоветовал подошедший Флэксмен. — Послушайте, ребята. Когда Полпинты появится здесь, я хотел бы, чтобы все бросили свои занятия и зааплодировали ему. Не давайте ему чувствовать себя призраком на пиру. Зейн может притащить его в любую минуту.
— Мистер Флэксмен, они должны были быть здесь уже пять минут назад, если учесть, как этот робот гоняет, — высказал свое мнение Охранник Джо, делая несколько быстрых глотков, пока внимание его брата переключилось на древний серебряный диктописец, втаскиваемый из соседнего кабинета.
— О, я так надеюсь, что больше не будет похищении, — возбужденно пропищала мисс Блашес. — Если что-то случится с Зейном, я этого не вынесу!
— Есть различные виды похищений, — громко объявил Каллингем, знаком требуя новую выпивку. — Некоторые боятся их и осуждают. Другие рассматривают, как самую веселую встряску в жизни.
— О, Калли! — фыркнула Элоиза, хватая его за руку. — Эй, ты так и не показал мне ту резиновую суку. Думаю, мы должны сегодня вечером забрать ее домой, раз время за нее все равно оплачено. Есть некоторые пытки, при которых нужны две девочки. Калли, умничка, ты в самом деле называл ее Тить Уиллоу?
При этом ключевом слове женокен поднялся, все еще покрытый белой простыней с ног до головы, и пошел прямо на Элоизу.
Поп Зенгвелл оторвался от серебряного диктописца как раз в тот момент, когда Джо наливал солидную порцию коньяка. Старый ханыга снова начал трястись, глаза его расширились.
— Вот она идет! — взвизгнул он.
Флэксмен отшатнулся от приближающегося женокена в белой простыне.
— Сделайте с ней что-нибудь! — взмолился он, но тут опять глухо завопил Поп, и Флэксмен, уставившись на него, снова отшатнулся.
В это мгновение дверь распахнулась и в комнату вплыло серебряное яйцо, сделав по ней круг на высоте восемь футов. У него были маленькие глаз, ухо и динамик, подключенные напрямую без шнуров — очень странный сенсорно-моторный треугольник. Все это было установлено на небольшую серебряную платформу, из которой торчали две маленькие лапки с коготками, как руки гарпии. По сути, если это вообще было на что-то похоже, оно выглядело, словно металлическая бескрылая гарпия или серебряная сова- гидроцефал, созданная командой Пикассо, Чирико и Сальвадора Дали.
Когда яйцо облетело Флэксмена, тот повернулся вокруг своей оси, замахал, защищаясь руками, и завизжал тонким голосом. Потом белки глаз издателя закатились, и он медленно повалился навзничь.
Яйцо подплыло к нему, зацепив за лацканы пальто и смягчив падение.
— Не пугайтесь, мистер Флэксмен, — закричало яйцо, сев ему на грудь. — Это только я, Полпинты, переделанный Зейном Гортом. Теперь мы сможем пожать друг другу руки. Я обещаю не щипаться.
44
— Проект «Л» — это сокращенное «левитация», — объяснил Зейн, когда порядок был восстановлен и Флэксмена привели в чувство. — Потребовалась рядовая инженерная работа, без каких-либо оригинальных научных изысканий…
— Не верьте ему, ребята, — перебил, усевшись на плечо робота, Полпинты. — В этом парне только пятьдесят процентов жести, остальное — чистый гений.
— Тихо, я говорю, — мягко приструнил его Зейн. — Нет я просто использовал тот факт, что технологическая возможность создания антигравитационных полей, способных поддерживать небольшие объекты, существует уже несколько лет. Генератор поля находится у основания платформы Полпинты. Он изменяет поле и наклоняет его для полетов самым простым способом, который я через минуту объясню, точно так же, как управляет захватами, служащими Полпинте вместо рук.
Вообще-то вся эта конструкция, за исключением антигравитационной установки, могла быть создана больше ста лет назад. Даже в то время, когда мозги были извлечены и закрыты в футляры, им могли придать манипуляционные и двигательные функции. Но это не было сделано, об этом даже не подумали за все сто лет. Чтобы объяснить это удивительное белое пятно, я должен вернуться к Дэниелу Цукерторту и тому очень интересному влиянию, которое он оказал на свои творения. Этот старичок создал гораздо больше помех, чтобы не допустить развития собственных идей, чем даже можно себе представить.
Дэниел Цукерторт хотел иметь ничем не отвлеченные души, умы без всяких тел вообще. Сейчас, конечно, мы знаем, что ему это не удалось, поскольку у яйцеглавов есть тело, как у любого слона, амебы или робота — я имею в виду то, что у них есть нервная ткань, сокращенный набор желез, система кровообращения, пусть даже приводимая в действие изотопным насосом, пищеварительная и выделительная системы, зависящие от микрогенерации кислорода и от носимых футляром пищевых микроэлементов и микроотходов.
Однако Цуки, не желая, чтобы яйцеглавы думали о себе как о телесных созданиях, попытался подавить этот фактор и вывести его из их сознания, дабы те сконцентрировались на вечных ценностях и идеях, а не думали о том, как переделать реальный мир, едва станет скучно. Так что Цуки решил передернуть.
На столе Флэксмена начал мигать телефон. Отодвинув няню Бишоп, он поднял трубку, одновременно призывая Зейна продолжать рассказ.
— Что касается передергивания Цуки, — пояснял дальше робот, — то в первую очередь он выбрал для себя художников и писателей гуманитарного направления — мужчин и женщин, не заинтересованных в инженерии и не способных представить, например, руку в качестве пинцета или ковша либо ногу, походящую на колесо.
Во-вторых, на стороне Цуки была физиология, ибо мозг сам по себе ничего не чувствует: ни боли, ни чего-нибудь подобного. Дотрагивайтесь до мозга, даже пытайте его, и вы не добьетесь боли, лишь вызовете слабые ее ощущения.
Цукерторт дал своим заключенным мозгам только необходимый минимум чувств. Слух и зрение, но никаких более приземленных, телесных ощущений. И возможность говорить. Ему пришлось дать им это, чтобы человечество смогло узнать о духовных открытиях, сделанных из ничего.
Он составил правила Инкубатора так, чтобы не только яйцеглавы, но и другие думали о них как о беспомощных инвалидах, паралитиках. Цуки даже настоял на всевозможных устаревших правилах, таких, как ношение нянями масок, и хотел, чтобы яйцеглавы боялись любой деятельности, кроме умственной. Он сыграл на двух самых сильных человеческих чувствах: желания яйцеглавов быть вечно беспомощными и опекаемыми и желания, испытываемого уже обслуживающим персоналом, бесконечно нянчить, баловать и защищать.
Сейчас, мне кажется, мы все уже знаем, о какой потере мозги сожалели больше всего — о возможности манипуляции. Вот почему, едва начиная злиться, они обзывали людей обезьянами. Это указывает на глубочайшую зависть. Ведь даже обезьяны, представьте, могут хватать вещи, переворачивать их, крутить и, наконец, чувствовать…
