падежей. —
«Авторы» (здесь имеются в виду А. Леонтьев и Е. Хмельницкая, авторы книжки «Очерки переходной экономики», вышедшей в 1927 г.), — действительно закоренелые и неисправимые преступники. Подумать только! — они непочтительно «отбрасывают» этот закон (пресловутый закон трудовых затрат), считая его категорией капитализма. Наш смертный грех заключается, таким образом, в том, что мы по совету Г. В. Плеханова придерживаемся мнения старика Буало, рекомендовавшего всегда называть кошку кошкой. Заметим, что попутно Кармалитов нечаянно обогащает марксизм открытием, что стоимость является формой проявления закона трудовых затрат лить в простом товарном хозяйстве. Как увидим дальше, он даже в этом головокружительном открытии не совсем одинок.
Далее наш автор продолжает: «Вопрос о форме проявления «закона трудовых затрат» в экономике советского хозяйства (?!) есть вопрос о равновесии хозяйственной системы диктатуры пролетариата». Севши на любимого конька всей бухаринской школы — на проблему «равновесия», Кармалитов начинает толковать ее вкривь и вкось, выбалтывая наивно такие вещи, с которыми более разумные люди остерегаются выступать вслух. В одном месте, например, наш критик заявляет: «Задача исследования заключается не в том, что идет борьба между социалистическим сектором хозяйства и частно- капиталистическим, для этого никакого исследования не требуется, а задача состоит в том, как при борьбе этих двух секторов происходит равновесие всей системы». Оставим в стороне чрезвычайно, «сугубый» стиль нашего автора; как мы видели, он желает узнать, «как происходит равновесие»; далее он уверяет, что «задача не в том, что идет борьба» и что, наоборот, «задача в том, как происходит». Однако, как сказано, оставим эти «литературные вольности» в стороне. Что тогда останется от кармалитовской словесности? — Останется, во-первых, чрезвычайно ценный совет не заниматься исследованием борьбы между социалистическими и капиталистическими элементами в нашем хозяйстве. Оценить этот совет по достоинству в нынешней обстановке не трудно. Если отнестись к подобному совету сколько-нибудь серьезно, то его можно квалифицировать лишь как невероятное невежество или полнейшее правооппортунистическое ослепление. Во-вторых, оказывается, что задача исследования «состоит в том, как при борьбе этих двух секторов происходит равновесие всей системы». В переводе с языка кармалитовской словесности на простой человеческий язык это должно означать, что задача исследования переходной экономики исчерпывается анализом условий и характера хозяйственного равновесия. В полном согласии со специфическими традициями бухаринской теоретической школы наш автор сводит все задачи экономического анализа к одной лишь проблеме равновесия. Как истый эпигон и плоский вульгаризатор, он выдвигает на первый план принцип равновесия, доводя до абсурда недиалектическую бухаринскую постановку проблемы равновесия.
Этакая «методология» заводит нашего автора довольно далеко. «Борьба плана со стихией в нашем хозяйстве налицо, это бесспорно, — вещает он, — но борьба происходит на основе равновесия всей системы». Действительное положение вещей здесь поставлено на голову. Не равновесие осуществляется и реализуется в процессе и в результате борьбы плана со стихией, а сама эта «борьба происходит на основе равновесия». Яркий, можно сказать, классический образец вульгарно-механического представления о примате состояния равновесия над процессом движения и развития.
Не удовлетворяясь этими открытиями, Кармалитов идет дальше. «Формы проявления закона трудовых затрат, — пишет он, — в зависимости or тех или иных производственных отношений, имеют значение не только в том, что в одном случае закон трудовых затрат осуществляется стихийно, в другом, — через сознательно устанавливаемый план.
В этой тираде все хорошо. Несколькими страницами выше закон трудовых затрат, в полном согласии с Бухариным, обладал неизменным содержанием: смене подлежала, как мы видели, лишь его форма. Теперь наш легкомысленный путешественник по стезям экономического царства пытается контрабандой впустить в окно природу, с большим шумом прогнанную через дверь. Оказывается, при переходе от капитализма к социализму, меняется не только форма закона трудовых затрат, как этого требует «ортодоксальная» бухаринская версия, но «и само содержание этого закона, другими словами, пропорции распределения общественного труда между разными частями народного хозяйства будут совершенно другие». Возникает, правда, несколько нескромный вопрос: что тогда остается от пресловутого «закона»? Меняется его форма, меняется, хотя и с опозданием на несколько страниц, и его содержание, вначале объявленное неизменным. Что же остается от закона трудовых затрат в таком случае? Если остается один лишь голый факт необходимости распределения общественного труда при любой общественной форме, то не слишком ли тощее «содержание» получает наш универсальный, всеобщий, вечный и неизменный «регулятор»? Как мы уже видели, этот вопрос является фатальным для всей концепции закона трудовых затрат: он поочередно встает перед каждым ее адептом, и никто из них не в состоянии сказать по этому поводу что-либо членораздельное.
Вернемся, однако, к очередному открытию Кармалитова. Итак, сей теоретик утверждает, что главное различие, вытекающее из различных форм (и содержания, как он далее «разъясняет») закона трудовых затрат, заключается в различных темпах развития производительных сил. Необходимо оценить это открытие по достоинству. Мы до сих пор полагали, что главное отличие советской переходной экономики заключается в том, что она находится по пути развития к социализму; мы полагали далее, что возможность более быстрых темпов развития производительных сил, заложенная и реализуемая в советском хозяйстве, обусловлена и является следствием переходного к социализму, развивающегося в социалистическом направлении характера нашей хозяйственной системы. Теперь мы имеем открытие, что главное отличие советского хозяйства от капитализма заключается не в различии общественной формы, а в различии темпов развития производительных сил. Мы уже видели выше, что Кармалитов питает удивительное пристрастие — влечение, род недуга — к тому, чтобы действительное соотношение вещей неизменно ставить на голову. Этому принципу он остается верен и в данном случае. Следует, однако, заметить, что в своих сногсшибательных, открытиях сей автор проявляет вполне ясную и отчетливую тенденцию. В частности, прекрасно известно, какая тенденция скрывается за выпячиванием принципа развития производительных сил при забвении интересов развития социалистической общественной формы. Прекрасно известно, что идеологи капиталистических групп в нашей стране, буржуазные экономисты кондратьевского типа, а за ними плененные кулацкой идеологией наиболее махровые представители правого оппортунизма охотнее всего выставляют примат развития производственных сил. Они пытаются укрыть свои классовые вожделения за якобы внеклассовым лозунгом насчет того, что развитие производительных сил важнее развития социалистической общественной формы; отсюда они делают практический вывод о том, что интересы социалистического переустройства нашего хозяйства, социалистической трансформации общественных производственных отношений должны всегда подчиняться и отступать на второй план перед категорическим императивом развития производительных сил. Известно также, что наша партия, напротив, рассматривает развитие производительных сил не как самоцель, а как средство и условие социалистического преобразования хозяйства.
Во второй своей статье тот же автор «обогащает» концепцию закона трудовых затрат следующим образом. Нам вменяется в смертный грех следующая наша формулировка: «Сущность закона ценности в теоретической системе Маркса заключается как раз не в рыночной форме, а в рыночном стихийном содержании» («Очерки», стр. 262). Приведя эту цитату, автор пускается в рассуждения такого рода (мы
