совершенно оставляем в стороне его полемические «красоты», не заслуживающие никакого внимания. —
Над всей этой историей стоит несколько призадуматься. Перед)нами один из ярких образцов той путаницы, которую создает в головах наивных адептов механистическая концепция закона трудовых затрат. Итак, мы теперь знаем, что «сущность закона ценности… не в его содержании, а в форме».
Мы уже видели, что Кармалитов обладает удивительной способностью выбалтывать то, что другие скрывают. Так обстоит дело и в данном случае. Удивительный вывод Кармалитова является вполне естественным с точки зрения пропагандируемой ныне механистической концепции закона ценности, стремящейся во что бы то ни стало найти вечное, неизменное содержание этого исторического закона. Эта концепция склонна ссылать историческую характеристику закона ценности в область его формы, после того, как всякие исторические элементы тщательно изгнаны из содержания ценности. Вывод Кармалитова, если угодно, является лишь последовательным доведением до конца физиологической трактовки абстрактного труда вместо марксистского подхода, по которому сущность предполагает известное единство формы и содержания, нам приподносится заявление, что сущность заключается не в содержании, а в форме,
В аналогичных случаях и скверных анекдотах говорится: невероятно, но факт! Действительно, перед нами достаточно тяжелый случай. Сущность-то, оказывается, не в содержании, а в форме! И как это никто до сих пор не догадался, не додумался до такой простой вещи! Это замечательное открытие отличается поразительной простотой. Смеха ради следует заметить, что этот автор (как, впрочем, многие механисты) готов обучать всех несогласных с ним диалектике. Вот уж, поистине: спасайся, кто может!
Сущность чего-либо не в его содержании, а в форме. Таковы новые горизонты, открываемые перед марксистской диалектической методологией поборниками закона трудовых затрат. Над этим, повторяем, стоит призадуматься.[26] А пока займемся другим автором, обещающим нам не меньшее количество веселых минут.
Мы имеем в виду т. К. Бутаева. В своих статьях, посвященных критике наших «Очерков», этот автор посвящает специальный параграф вопросу о судьбе категории ценности в переходном хозяйстве. Изложение своей точки зрения по этому вопросу автор начинает следующим заявлением: «Одно из двух: либо верно, что стоимость в социалистическом секторе отсутствует или отмирает — тогда нет никакой категории цены в этом секторе, никаких товарно-денежных категорий, никакой стоимостной формы вообще и, следовательно, никакой товарно-рыночной формы проявления производственных отношений; либо товарно-денежные категории в социалистическом секторе имеют место — и тогда тут имеет место и стоимость как общественная форма труда в этом секторе. Третьего положения тут не может и не должно быть».[27]
Это рассуждение как-будто написано специально для школьной хрестоматии и в качестве классического образца применения формальной логики в отличие от логики диалектической и в противовес ей. В самом деле, диалектика учит нас брать процессы в их развитии и постоянных переходах, рассматривать явления в их становлении и уничтожении, а наш автор безапелляционно заявляет: либо ценность отмирает, и тогда ее духа не должно быть, либо имеются следы категории ценности, и тогда она пребывает в полном здравии и ни о каком ее отмирании не может быть и речи. Невольно вспоминается, как Плеханов издевался над подобными формально-логическими рассуждениями, построенными по принципу: либо — либо, да — да, нет — нет. Диалектика, — учил Плеханов, — во многих случаях, когда речь идет о переходе, о становлении и уничтожении, отвечает иначе; она говорит: и да, и нет; ни да, ни нет. До всего этого Бутаеву, разумеется, дела нет. «Третьего положения, — заявляет он безапелляционно, — тут не может и не должно быть». Мы бы сказали, что он дает здесь классический образец применения опровергнутого диалектикой формально-логического закона исключенного третьего, если бы не были заранее уверены, что он решительно ничего об этом законе не слыхал. Как бы то ни было, мы вынуждены огорчить нашего автора и решительно стать на защиту «третьего», т. е. диалектического «положения». Таким образом, когда Бутаев торжественно провозглашает: одно из двух, то читатель вынужден выбрать именно третье.
Забавнее всего, однако, что и сам Бутаев, желая достичь «одного из двух», в свою очередь вынужден сконструировать нечто «третье». Это своеобразное «третье» заключается в том, что Бутаев пытается расщепить категорию ценности на две самостоятельные и независимые друг от друга категории: 1) ценность как общественная форма труда и 2) ценность как регулятор. Автор этой новеллы со свойственной ему скромностью замечает: «Это кажется парадоксальным и противоречивым утверждением». В другом месте он предвидит, что «некоторые» ему скажут: «что за ересь?» Дадим, однако, слово самому автору, чтобы читатель мог по достоинству оценить его «парадоксы» и «ереси».
«Стоимость является определенной общественной формой выражения и учета труда и как таковая, она в анархической системе товарного хозяйства является и стихийным регулятором», — пишет Бутаев. Ставя вопрос о судьбе категории ценности применительно к обобществленному сектору переходного хозяйства, он продолжает: «Если речь идет об отмирании или об отсутствии стоимости в социалистическом секторе, то она и идет и может итти (!) только об отмирании или отсутствии стоимости как регулятора хозяйства в социалистическом секторе, но не о стоимости как «мере общественно-необходимого труда, заключающегося в товаре», не об «определенном способе выражать труд, потраченный на производство вещи». Вопрос заключается не в отмирании стоимости как учетной формы труда, как «меры труда», — поясняет Бутаев, — а в отмирании закона стоимости как регулятора». Памятуя, очевидно, что повторение — мать учения, автор повторяет эту богатую идею много раз на протяжении нескольких страниц. «Раз цены остаются в обобществленном секторе, — пишет он, — то тем самым остается и стоимость как общественная форма выражения трудовых затрат. Но регулирование обобществленного сектора тем не менее не совершается механизмом закона стоимости». В другом месте ои без малейшего основания пытается приписать сделанное им открытие другим автором, в том числе и нам: «А это есть не что иное, как отмирание закона стоимости как регулятора и сохранение стоимости только как общественной формы труда», — заявляет он самоуверенно, приведя нашу формулировку насчет «линяния закона ценности» и «выветривания стихийно-ценностного содержания товарной формы». Далее он делает утешительное сообщение, что вплоть до «полного социализма» «стоимость остается формой выражения и учета затрат труда на товары (!) в переходном хозяйстве. Однако эта форма является не только стихийной формой и только (!), она является сознательно-регулируемой формой выражения труда». Далее мы читаем: «Закон стоимости как регулятор отсутствует в социалистическом секторе. Его место замещает сознательно- плановое регулирование. Но сознательно-плановое регулирование не уничтожает стоимости как «меры и учетной формы» труда, но пользуется ею как исторически-привычной и исторически-выработанной общественной формой меры и учета труда» (стр. 66).
Мы исчерпали до самого дна кладезь идей, развитых Бутаевым. Читатель видит, что все это «оригинальное» и по мнению самого автора «парадоксальное» построение базируется на чрезвычайно элементарной ошибке, на механическом разрыве категории ценности, на механическом противопоставлении двух выражений, являющихся в сущности не чем иным, как различными определениями одного и того же отношения действительности. В самом деле, idee fixe автора заключается в том, что он различает, противопоставляет и далее расчленяет, разрывает категорию ценности на: 1) ценность как регулятор производства и 2) ценность как общественная форма выражения труда. Автор не задается вопросом: может ли ценность служить, скажем, регулятором производства, не будучи общественной формой труда? Полнейшая абсурдность такого предположения показала бы сразу, что нельзя ни в коем случае противопоставлять понятие регулятора производства представлению об общественной
