молод и легкомыслен.
Добродетельный и честный бретонец, считавший священными честь и мир в семействе, был задет за живое тем, что обвиняли человека, столь близкого для него, и почти оскорбился, будто обида была нанесена ему самому. Все смешное в незнакомце вмиг исчезло, и граф Керу теперь видел перед собой отца, требующего сатисфакции за оскорбление дочери и ее обесчещенное имя. Повисло тягостное молчание. Паласье ждал ответа графа.
— Видите ли, это обвинение настолько серьезно, что… — наконец проговорил господин Керу. — Вы, разумеется, располагаете какими-то доказательствами?
— Конечно, граф, — ответил Паласье. — Я ожидал подобного вопроса.
С этими словами Паласье опустил руку в боковой карман сюртука, наполненный всевозможными бумагами, и вытащил оттуда письмо. Вздохнув, он развернул его и, подавая графу, трагически произнес:
— Прочтите!
Граф Керу пробежал глазами письмо, состоявшее всего из нескольких строк, но не оставлявшее никаких сомнений. Розалинда объявляла своему «дорогому отцу», что, не смея признаться в своей слабости, она отдалась охватившей ее страстной любви. Послание заканчивалось так: «Не бойтесь за меня, отец! Он поклялся, что даст мне свое имя, благородное имя! Любовь его служит залогом того, что он сдержит слово, и тогда, мой дорогой отец, Розалинда бросится к вашим ногам, чтобы просить прощения…» Но, так как имя Губерта нигде не упоминалось, граф Керу собрался уже усомниться в подлинности письма. Однако все просчитавший Паласье с грустной улыбкой подал ему фотографическую карточку.
— Да, это он! Несчастный! — воскликнул граф.
— Посмотрите, кое-что есть и с другой стороны, — сказал Паласье.
На обратной стороне карточки было написано: «Тебе!» и подпись: «Г. Р.».
— Где вы нашли эту карточку?
— В комнате дочери. Вы понимаете, граф, что такое поспешное бегство? В спешке она забыла карточку, которая случайно открыла мне имя похитителя.
Граф Керу задумался, а затем сказал:
— Я понимаю, как тяжело вам было обращаться ко мне. Поведение господина Ружетера в этом случае не может считаться безупречным. Мне остается только узнать, каковы ваши намерения и с какой целью вы желаете установить местопребывание господина Губерта де Ружетера.
— Но как же, граф! Прежде всего для того, чтобы вырвать из его объятий свою дочь!
— Будьте осторожны, ведь применять силу нельзя.
— Силу? — переспросил Паласье очень тихо. — Кто же вам говорит про это? Если я найду Розалинду, то распахну для нее свои объятия…
— Но как же быть с похитителем? — спросил граф, удивленный такими речами.
Паласье скромно опустил глаза:
— Я обращусь к его совести, и, я полагаю, она не останется глуха к моим законным и справедливым…
Казалось, он искал подходящее слово, но потом все же решил перестроить фразу так:
— Статья тысяча триста восемьдесят вторая закона гласит, что виновный должен заплатить…
Граф Керу сделал мину: итак, все эти увещевания и слезы были нужны для того, чтобы взыскать деньги!
— Не беспокойтесь, — сказал он, — вам заплатят.
Паласье улыбнулся:
— Господин граф теперь видит, что он смело может мне сообщить, где я могу найти господина Губерта де Ружетера. — И театральным тоном он прибавил: — И напомнить о долге той, которая его забыла.
«Действительно, — подумал граф Керу, — какой смысл молчать? По крайней мере вмешательство отца положит конец этой связи», — и он открыл один из ящиков стола.
— Судя по последнему письму племянника, — проговорил вслух граф, — он теперь в Анвере, откуда вскоре отправится в Англию. Он просит писать ему в Лондон до востребования на почту. Этих сведений, наверно, будет мало, но…
— Вполне достаточно… — ответил Паласье.
И, опасаясь того, как бы этот ответ не вызвал подозрений, он поспешил прибавить:
— Мое отцовское сердце будет лучшим помощником.
На лице графа отразилось презрение: алчность и лицемерие в людях отталкивали его. Он поднялся со стула, тем самым напоминая посетителю, что ему пора удалиться, но Паласье опередил его.
— Господин граф, — сказал он, раскланиваясь, — не позволите ли вы мне обратиться к вам с еще одной просьбой?
— Говорите…
— Не предупреждайте господина Ружетера о моем посещении.
— Хорошо, я вам это обещаю.
— В таком случае мне остается только поблагодарить вас и заверить в том, что я никогда не забуду вашей доброты.
Граф Керу ничего не ответил и поспешил проводить посетителя до ворот. Но в ту минуту, когда Паласье в очередной раз снимал шляпу и раскланивался, граф вдруг задумался, а затем проговорил:
— Еще одно слово.
— Я к вашим услугам, ваше сиятельство.
— В какой день похитили вашу дочь?
Читатель, конечно, помнит, что почтенный господин Паласье явился к господину Вильбруа, прочитав объявление о ста тысячах франков награды тому, кто найдет или укажет местонахождение женщины, пропавшей двадцать второго апреля.
— Двадцать второго апреля, — быстро нашелся Паласье.
— Не может быть! — воскликнул граф Керу.
Паласье оскорбился:
— Не думает ли граф, что я все это сочинил?
— Вовсе нет, — ответил господин Керу, — но полагаю, что память вам изменила.
— В свою очередь, — сказал Паласье рассерженно, — хочу заметить вашему сиятельству, что ошибка с вашей стороны.
— Вам придется согласиться со мной, — с горечью возразил граф, — ведь двадцать третьего апреля мой племянник Губерт был здесь, в замке Трамбле.
Тут пришла очередь Паласье удивляться:
— Двадцать третьего? То есть на следующий день после похищения?
— Увы! И, к несчастью, я не могу ошибаться…
— Почему же?
— Потому что двадцать третьего апреля здесь было совершено преступление…
Услышав слово «преступление», Паласье, словно полковая лошадь при звуках музыки, затрясся на своих худощавых ногах.
— Преступление! Как? Здесь, в этом замке?
— Да, страшное преступление!
— Ради бога, расскажите мне об этом! Разумеется, мне очень неприятно затрагивать этот вопрос, но как знать! Это может заинтересовать вас гораздо больше, нежели вы полагаете…
— Что может быть общего между убийством моей жены Элен Керу и похищением мадемуазель Паласье?
Поверенный по делам сделался бледным как смерть, однако, не теряя самообладания, спокойно спросил:
