домов и улиц, существующий под видимым фасадом города, как мир постыдных глухих тупиков и переулков». Исписав в таком духе целую страницу и в итоге перечеркнув ее большим крестом, я лег спать.
Утром, оставив машину у отеля, я пошел в сторону делового квартала пешком. Решил, что раз уж я тут с научной целью, следует пообщаться с добропорядочными жителями Мирокава. Но едва я с трудом начал прокладывать путь вверх по Таунсхенд-стрит (все тротуары были забиты гуляющими пешеходами), как кое-кого увидел, и весь мой в общем-то бестолковый план мгновенно сменился более конкретным. В толпе, в каких-то пятнадцати шагах от меня, шла моя цель.
— Доктор Тосс! — окликнул я.
Он почти наверняка повернул голову и оглянулся на мой крик, но поклясться в этом я не мог. Растолкав несколько тепло одетых прохожих, у которых горла были замотаны зелеными шарфами, я увидел, что объект моего преследования по-прежнему держится все на том же расстоянии от меня; непонятно, нарочно он это делал или нет. На следующем углу одетый в темное пальто Тосс резко свернул направо, на улицу, ведущую круто вниз, прямо к полуразвалившейся южной части Мирокава. Добравшись до угла, я посмотрел вниз, на тротуар, и сверху очень хорошо разглядел профессора. Кроме того, теперь я видел, как ему удается держаться так далеко впереди от меня в этой толпе, мешавшей моему продвижению. По какой-то причине люди на тротуаре расступались перед ним, и он шел мимо свободно, не толкаясь. Это не выглядело драматической попыткой избежать физического контакта, и тем не менее казалось, что это было неслучайно. Проталкиваясь сквозь тесную толпу, я шел за Тоссом, то теряя его из вида, то снова находя.
К тому времени, как я дошел до низа улицы, толпа заметно рассосалась. Пройдя еще примерно квартал, я понял, что оказался едва ли не единственным пешеходом помимо одинокой фигуры далеко впереди, — надеялся, что все еще иду по пятам профессора. Теперь он шел весьма быстро, так что становилось понятно: он знает, что я его преследую, хотя на самом деле создавалось впечатление, что это он меня ведет. Я еще несколько раз окликнул его, причем достаточно громко. Он просто не мог меня не услышать — разве что к возрасту добавилась глухота. В конце концов он уже давно не юноша и даже не мужчина средних лет.
Внезапно Тосс перешел на другую сторону улицы, сделал еще несколько шагов и вошел в кирпичное здание без вывески, между винным магазином и какой-то ремонтной мастерской. В «Арлекине» он упоминал, что люди, живущие в этой части Мирокава, занимались своим частным бизнесом и их постоянными клиентами в основном были жители этого района. Данному мнению вполне можно было доверять, поскольку заведения имели настолько же потрепанный вид, как и клиентура. Но, несмотря на чудовищно ветхое состояние домов, я последовал за Тоссом и вошел в простое кирпичное здание, бывшее когда-то (а возможно, и сейчас) закусочной.
Внутри было необычно темно. Но еще до того, как мои глаза привыкли к темноте, я почувствовал, что это не процветающий ресторан с уютно расставленными столиками и креслами, вроде заведения, в котором я ужинал вчера, а очень холодное место со скудной меблировкой. Казалось, что здесь холоднее, чем на улице.
— Доктор Тосс? — произнес я в сторону одинокого стола, стоявшего в центре длинной комнаты. Вокруг него сидели четыре-пять человек. Еще какие-то люди сливались с темнотой позади них. На столе были в беспорядке раскиданы книги и бумаги. Какой-то старик показывал что-то в лежавших перед ним бумагах, но это был не Тосс. Рядом с ним сидели двое юнцов, своим цветущим видом заметно отличавшихся от угрюмой изможденности остальных. Я подошел к столу, и все они подняли на меня глаза, но никто не проявил даже намека на эмоции, за исключением юношей, обменявшихся встревоженными и даже виноватыми взглядами, словно их застукали за каким-то постыдным делом. Оба внезапно вскочили из-за стола и ринулись в темную глубину комнаты, где вдруг блеснула полоска света, когда они выбежали из задней двери.
— Прошу прощения, — неуверенно произнес я. — Мне показалось, что сюда вошел один мой знакомый.
Никто не произнес ни слова. Из задней комнаты стали появляться люди, наверняка заинтересовавшись причиной суматохи. Через несколько секунд помещение было заполнено бродягоподобными фигурами. Все они пустыми глазами таращились в темноту. В тот момент я их не испугался, по крайней мере, не подумал о том, что они могут причинить мне физический вред. Честно говоря, казалось, что вполне в моих силах кулаками заставить их подчиниться. Их бесцветные лица буквально напрашивались на крепкие удары. Но их было так много…
Они медленно скользили в мою сторону, как червеобразная масса. Глаза выглядели пустыми и несфокусированными, и на мгновение я усомнился, а знают ли они о моем присутствии? Тем не менее именно я был центром, к которому стремилось апатичное передвижение. Их башмаки негромко шаркали по голым половицам. Я торопливо начал бормотать какой-то вздор, а они продолжали меня теснить; слабые тела с неожиданно полным отсутствием запаха толкали меня. (Теперь я знаю, почему люди на улице инстинктивно сторонились Тосса.) Невидимые ноги словно переплетались с моими; я пошатнулся, но тут же выпрямился, и этот рывок пробудил меня от своего рода гипнотического транса, в который я, должно быть, погрузился, даже не заметив этого. Я собирался уйти из этого безотрадного места задолго до того, как события примут столь неожиданный оборот, но по непонятной причине не мог сосредоточиться и заставить себя действовать. Когда эти рабские существа приблизились, мое сознание уплыло куда-то далеко. Во внезапном приступе паники я растолкал их мягкие ряды и выскочил на улицу.
Свежий воздух оживил меня, вернул ясность мыслей, и я быстро пошел вверх по крутой улице. Теперь я начал сомневаться… Не вообразил ли я себе опасность? Намеревались ли они причинить мне серьезный вред или просто хотели напугать? Добравшись до сверкающей зеленым светом главной улицы Мирокава, я уже не мог с уверенностью сказать, что именно там произошло.
Тротуары были по-прежнему забиты толпами народа, но теперь мне казалось, что они передвигаются и болтают куда оживленнее. В воздухе чувствовалась энергия, наверняка вызванная предстоящими празднествами. Группа молодых людей начала отмечать заранее; они в явном подпитии шумно шли посередине улицы. Из подколок трезвых горожан я сделал вывод, что публичное пьянство в стиле масленичной недели традиционно для зимнего фестиваля. Я высматривал хоть какие-нибудь признаки начала уличных маскарадов, но ничего не видел — ни ярко наряженных арлекинов, ни белоснежных пьеро. Неужели даже сейчас идет подготовка к церемонии коронации Королевы Зимы?
«Королева Зимы, — написал я в своем дневнике. — Символ плодородия, наделенный могуществом даровать возрождение и процветание. Избирается, как королева школы на выпускном вечере. Не забыть уточнить, полагается ли королеве консорт (супруг) из представителей потустороннего мира».
В предвечерние часы 19 декабря я сидел в своей комнате в отеле, писал, думал и планировал. С учетом всех обстоятельств я чувствовал себя не так уж и плохо. Праздничное возбуждение, с каждой минутой усиливавшееся на улицах под моими окнами, на меня определенно подействовало. Предвкушая долгую ночь, я заставил себя вздремнуть. А когда проснулся, ежегодный фестиваль в Мирокаве начался.
V
Крики, суматоха, кутежи. Я сонно добрел до окна и сверху посмотрел на город. Казалось, что все огни Мирокава пылают, за исключением района под холмом, превратившегося в черную пустоту зимы. Теперь зеленоватый оттенок города сделался особенно очевидным и протянулся везде, как гигантская зеленая радуга, растворившаяся в небе и, фосфоресцируя, уходившая в ночь. Вокруг сияла искусственная весна. Улицы Мирокава бурлили жизнью: на ближайшем углу оглушительно играл духовой оркестр; громко гудели клаксоны машин, на которые сверху забирались смеющиеся прохожие; из бара «Красный петух» вывалился какой-то мужчина с широко распростертыми руками и закукарекал. Я пристальнее всмотрелся в празднующих горожан, выискивая клоунские наряды, и вскоре с восхищением увидел. Красно-белый костюм с шляпой одного цвета, лицо загримировано под благородный алебастр. Он казался клоунской реинкарнацией белобородого рождественского шута в черных сапогах.
Однако этот шут не собирал дань уважения и любви, обычно полагающуюся Санта-Клаусу. Мой бедный приятель-клоун находился в середине кольца гуляк, толкавших его друг к другу. Он вроде бы соглашался на
