— Да, он в машине.
— Я вам помогу.
Бидл повел меня на четвертый этаж, и я подумал, что это вполне подходящий момент, чтобы затронуть тему фестиваля, праздничных самоубийств и, может быть (в зависимости от его реакции), судьбы его жены. Мне требовался человек, много лет проживший в городе, который мог бы рассказать мне об отношении жителей к этому рождественскому зеленому морю огней.
— Все прекрасно, — одобрил я чистую, хотя и мрачную комнату. — И вид хороший, на ярко-зеленые огни Мирокава. Город всегда так украшают? Я имею в виду, к фестивалю.
— Да, сэр, к фестивалю, — машинально ответил он.
— Думаю, ближайшие пару дней у вас будет наплыв приезжих, вроде меня.
— Возможно. Вам еще что-нибудь нужно?
— Да. Не расскажете ли вы мне немного о празднествах?
— Например…
— Ну, вы же понимаете, — клоуны и все такое.
— Клоуны у нас здесь только те, кого… думаю, можно сказать — выбрали.
— Не понимаю.
— Извините, сэр, у меня очень много дел. Что-нибудь еще?
Я не смог ничего придумать, чтобы затянуть разговор. Бидл пожелал мне хорошего отдыха и ушел.
Я распаковал чемоданы. Помимо обычной одежды я привез сюда кое-какие детали клоунского наряда. Слова Бидла о том, что клоунов «выбирают», невольно заставили меня задуматься: какой цели служат местные уличные маскарады? В разные времена и в разных культурах фигура клоуна имела очень много значений. Веселый, всеми любимый шутник, знакомый большинству людей, — всего лишь одна сторона этого многогранного существа. Сумасшедшие, горбуны, люди без рук и ног и с другими отклонениями от нормы когда-то считались клоунами от природы; они были выбраны для исполнения комической роли, чтобы остальные воспринимали как шутку, а не жуткое напоминание о том, что в мире не все ладно. Но иногда веселому шутнику приходилось привлекать внимание к тому самому непорядку, как в случае с мрачным и честным шутом короля Лира. Впрочем, в конце концов его повесили, и в первую очередь — за его клоунскую мудрость. Клоунам часто приходилось играть неоднозначные, а иногда противоречивые роли. В общем, я знал о них достаточно, чтобы не выскакивать на люди в костюме с криком: «А вот и я!»
В тот первый день в Мирокаве я держался поближе к отелю. Почитав и отдохнув несколько часов, пообедал в ближайшей закусочной, наблюдая в окно, как зимний вечер на контрасте с темнотой меняет мягкое зеленое свечение города на совершенно другой цвет. Для вечера в маленьком городке на улицах Мирокава было чересчур много народа, но это вовсе не походило на оживление, какое обычно наблюдаешь перед рождественскими праздниками. На улицах не мельтешили толпы суетливых покупателей, нагруженных яркими пакетами с подарками. Люди шли с пустыми руками, засунув их поглубже в карманы от холода, который, впрочем, все равно не сумел загнать их в теплые уютные дома; многие магазины были открыты допоздна, но даже в тех, что уже закрылись, осталась гореть неоновая иллюминация. Лица прохожих застыли от холода. В окне закусочной я видел отражение собственного лица, и это было не лицо опытного клоуна; вялое и обвислое, оно скорее походило на лицо неживого существа. За стеклом раскинулся город Мирокав: его улицы вздымались вверх и опускались вниз с безрассудной суровостью, а жители толпились на тротуарах; его сердце купалось в зеленом свете. Он бросал мне профессиональный и личный вызов, самый многообещающий из всех, что мне встречались в жизни, а я испытывал скуку на грани ужаса.
Я торопливо вернулся обратно в отель.
«В стуже Мирокава есть еще какой-то холод, — записал я вечером в своем дневнике. — Еще один набор домов и улиц, существующий под видимым фасадом города, как мир постыдных глухих тупиков и переулков». Исписав в таком духе целую страницу и в итоге перечеркнув ее большим крестом, я лег спать.
Утром, оставив машину у отеля, я пошел в сторону делового квартала пешком. Решил, что раз уж я тут с научной целью, следует пообщаться с добропорядочными жителями Мирокава. Но едва я с трудом начал прокладывать путь вверх по Таунсхенд-стрит (все тротуары были забиты гуляющими пешеходами), как кое-кого увидел, и весь мой в общем-то бестолковый план мгновенно сменился более конкретным. В толпе, в каких-то пятнадцати шагах от меня, шла моя цель.
— Доктор Тосс! — окликнул я.
Он почти наверняка повернул голову и оглянулся на мой крик, но поклясться в этом я не мог. Растолкав несколько тепло одетых прохожих, у которых горла были замотаны зелеными шарфами, я увидел, что объект моего преследования по-прежнему держится все на том же расстоянии от меня; непонятно, нарочно он это делал или нет. На следующем углу одетый в темное пальто Тосс резко свернул направо, на улицу, ведущую круто вниз, прямо к полуразвалившейся южной части Мирокава. Добравшись до угла, я посмотрел вниз, на тротуар, и сверху очень хорошо разглядел профессора. Кроме того, теперь я видел, как ему удается держаться так далеко впереди от меня в этой толпе, мешавшей моему продвижению. По какой-то причине люди на тротуаре расступались перед ним, и он шел мимо свободно, не толкаясь. Это не выглядело драматической попыткой избежать физического контакта, и тем не менее казалось, что это было неслучайно. Проталкиваясь сквозь тесную толпу, я шел за Тоссом, то теряя его из вида, то снова находя.
К тому времени, как я дошел до низа улицы, толпа заметно рассосалась. Пройдя еще примерно квартал, я понял, что оказался едва ли не единственным пешеходом помимо одинокой фигуры далеко впереди, — надеялся, что все еще иду по пятам профессора. Теперь он шел весьма быстро, так что становилось понятно: он знает, что я его преследую, хотя на самом деле создавалось впечатление, что это он меня ведет. Я еще несколько раз окликнул его, причем достаточно громко. Он просто не мог меня не услышать — разве что к возрасту добавилась глухота. В конце концов он уже давно не юноша и даже не мужчина средних лет.
Внезапно Тосс перешел на другую сторону улицы, сделал еще несколько шагов и вошел в кирпичное здание без вывески, между винным магазином и какой-то ремонтной мастерской. В «Арлекине» он упоминал, что люди, живущие в этой части Мирокава, занимались своим частным бизнесом и их постоянными клиентами в основном были жители этого района. Данному мнению вполне можно было доверять, поскольку заведения имели настолько же потрепанный вид, как и клиентура. Но, несмотря на чудовищно ветхое состояние домов, я последовал за Тоссом и вошел в простое кирпичное здание, бывшее когда-то (а возможно, и сейчас) закусочной.
Внутри было необычно темно. Но еще до того, как мои глаза привыкли к темноте, я почувствовал, что это не процветающий ресторан с уютно расставленными столиками и креслами, вроде заведения, в котором я ужинал вчера, а очень холодное место со скудной меблировкой. Казалось, что здесь холоднее, чем на улице.
— Доктор Тосс? — произнес я в сторону одинокого стола, стоявшего в центре длинной комнаты. Вокруг него сидели четыре-пять человек. Еще какие-то люди сливались с темнотой позади них. На столе были в беспорядке раскиданы книги и бумаги. Какой-то старик показывал что-то в лежавших перед ним бумагах, но это был не Тосс. Рядом с ним сидели двое юнцов, своим цветущим видом заметно отличавшихся от угрюмой изможденности остальных. Я подошел к столу, и все они подняли на меня глаза, но никто не проявил даже намека на эмоции, за исключением юношей, обменявшихся встревоженными и даже виноватыми взглядами, словно их застукали за каким-то постыдным делом. Оба внезапно вскочили из-за стола и ринулись в темную глубину комнаты, где вдруг блеснула полоска света, когда они выбежали из задней двери.
— Прошу прощения, — неуверенно произнес я. — Мне показалось, что сюда вошел один мой знакомый.
Никто не произнес ни слова. Из задней комнаты стали появляться люди, наверняка заинтересовавшись причиной суматохи. Через несколько секунд помещение было заполнено бродягоподобными фигурами. Все они пустыми глазами таращились в темноту. В тот момент я их не испугался, по крайней мере, не подумал о том, что они могут причинить мне физический вред. Честно говоря, казалось, что вполне в моих силах
