угодливость — в душу лез человек.
Накрепко заперев дверь и отослав жену в горницу, он подсел ко мне и заговорил ласково, время от времени притрагиваясь к моему колену:
— Вы со мной, гражданин, не стесняйтесь. Будем откровенны! Кто вы есть на самом деле такой?
— Да я и не стесняюсь, — отвечал я спокойно. — Гражданин Купцов вам все объяснил. Я действительно командир партизанского отряда, разыскиваю здесь своих людей.
— Ах, да, да, конечно. Я вам верю, с первого слова верю. А то ведь, знаете, всякие обстоятельства бывают. Тут у нас, видите ли, как бы вам это объяснить получше…
Я молчал выжидая.
— Наше положение тоже нелегкое. Ведь вот Красная Армия ушла, отступила. Так я говорю? И вернется ли она — неизвестно.
— Вернется, — твердо сказал я, — можете не сомневаться.
— Ну, мы с вами этого покамест не знаем. Так вот — видите, какое создалось положение: армия ушла, а мы здесь остались. И нам как-то жить и при немцах нужно. Так я говорю?.. А это — нелегкое дело. Вот и живем… глядя по обстоятельствам. Ссориться-то ни с кем не расчет. А хорошему человеку, кто бы он ни был, почему бы и не помочь? Я вам сегодня помогу, а завтра вы мне. Или, скажем, дадите мне расписку, что, мол, вот такой-то оказал мне содействие при исполнении возложенных на меня спецзаданий. Дадите?
— Там видно будет, какое еще содействие окажете, — сказал я уклончиво.
— Вы не смотрите, что я по положению человек небольшой, — продолжал Кулешов, и глаза его сверкнули, и словно выше он стал, распрямился, — Я и перед большим делом не остановлюсь, был бы только расчет рисковать. Так вот и договоримся. На меня вы вполне можете положиться. Скажите мне, кто вы такой, начистоту, и мы с вами, исходя из этого, и решим совместно, что нам предпринять.
— Я вам уже все сказал, и от вас мне нужно только одно: помогите мне найти моих людей — ответил я.
— Ну, что ж, можно и это. Вы как, здесь переночуете или завтра ко мне зайдете? А то скоро светать будет, — заметил Кулешов.
Неустойчивость Кулешова и его двойственность мне сразу бросились в глаза. Я сделал надлежащий вывод и свои встречи с бургомистром стал проводить с максимальной осторожностью.
На день я предпочел уйти в лес, а с наступлением темноты вернулся к Кулешову. Он встретил меня с веселым лицом, словно подарок приготовил, и оживленно заговорил:
— А я вам о людях ваших могу сообщить. Но, предупреждаю, печальные у меня сведения, очень печальные, — лицо его мгновенно изменилось, словно одно снял, другое надел, и стало грустным и немного торжественным, — Попались ваши двое, попались, да. В чашниковскую полицию их привели. Одна-то — женщина, и что с ней сталось, пока неизвестно, а мужчину расстреляли уже, да, расстреляли, — ничего не поделаешь. Да еще арестовали одного мужика из Корниловки — Соломонова, — может быть, знали?
Кулешов испытующе посмотрел мне в глаза. Я молчал. Сердце у меня болезненно сжалось. Это были первые жертвы среди моих людей, о которых я узнал, и глубокое горе охватило меня. Но я старался не подать виду, какое впечатление произвело на меня сообщение Кулешова, а стал спокойно расспрашивать о приметах людей, о том, где и как их поймали. И мне стало ясно, что женщина была радистка Быкова, а кто был мужчина, я так и не смог определить.
Обещанием узнать больше Кулешов продержал меня под Кушнеревкой еще два дня. Я понял, что толку от него не добьюсь, и решил снова отправиться к озеру Домжарицкое.
Узнав о моем намерении, Кулешов всполошился. Он исполнился необычайной заботы о моем здоровье и удобствах. Как я пойду один? Как это грустно и даже рискованно — одному бродить по лесам и болотам! Нет, в качестве проводника нужен хороший товарищ, надежный человек. И бургомистр Кулешов предложил мне взять с собой кого-либо из окруженцев, скрывавшихся у него на селе. Я уже успел повидаться с некоторыми из них во время моего сидения у Кушнеревки, и ни один из них не произвел на меня впечатления достаточно надежного человека, да я и понимал, конечно, что Кулешов может послать со мной соглядатая. Поэтому я выбрал парня попроще, туповатого и трусоватого бойца Ваську. Этого, как мне казалось, Кулешов не мог выбрать для своих целей.
29 сентября мы с Васькой поймали в поле двух расседланных коней, оставленных гитлеровцами, и двинулись в путь.
Рано утром, приближаясь к деревне Волотовка, мы ехали неподалеку от того места, где я в первые дни своих скитаний переходил мост через Эссу. Лошади оказались ленивыми, и мы плелись шажком. Внезапно зашелестели кусты, из чаши выскочили два парня. Один высокий, сильного телосложения, в добела выцветшей грязной пилотке, красноармейском ватнике и широких немецких сапогах, другой помельче и тоже разномастно одетый.
— Стой! Кто такие? — окликнул я их.
Оба нехотя остановились.
— Здешние мы, — угрюмо ответил тот, что повыше ростом.
— А все же?
— Так, жители… Говорю — здешние.
— Партизаны, что ли?
— Да какое там партизаны, — жители из деревни.
— Окруженцы?
— Ну да, окруженцы.
— А говоришь, здешние. Что же вы в лес не идете? Ребята молодые, здоровые.
— А мы и так в лесу.
— Ну, вот что, — решительно сказал я, — довольно дурака валять! Говорите правду, кто вы такие и куда путь держите?
Парень немного подобрался и рассказал, что они — бойцы Красной Армии, попали в окружение, всего их двадцать шесть человек, командиром у них старший лейтенант орденоносец Басманов, живут в лесу в районе хутора Нешково, а идут сейчас к Чашникам — добывать спрятанное оружие.
— Никого в такой одежде, как на мне, не встречали тут? — спросил я, не рассчитывая узнать что- либо о своих людях, и совсем неожиданно получил ответ, заставивший сердце забиться от радости.
— Встречали, — ответил боец. — На днях пристал к нам какой-то человек, говорит, парашютист, своего командира ищет, Ходит теперь с нами, А перед тем встретили в лесу человек шесть — одеты чудно, тоже называют себя парашютистами и кого-то ищут. Пошли на Стайск.
Распрощавшись с бойцами, мы погнали лошадей в Стайск.
К деревне подъехали часа в два ночи. Ваську с лошадьми я оставил за околицей, а сам подошел к крайней хате. Постучался — никто не отозвался. Постучал еще — никого. Тогда я тихонько перебрался на другой порядок улицы к избе Жерносека. Там тоже никого. Прислушался. С середины поселка донесся гул многих голосов. «Сходка! Кто же в деревне устраивает сходку в два часа ночи? Значит, это гитлеровцы собрали народ и нам надо немедленно уходить», — решил я.
С середины деревни снова донеслись голоса. Люди шли в мою сторону, я подождал еще с минуту. Ночь была темная, но по донесшимся голосам я узнал Жерносека и его жену, которые были от меня за полсотню метров. У меня в сознании мелькнуло: «Подождать еще одну минуту и уточнить, в чем дело». Хотя у меня не было сомнения в том, что около Жерносеков посторонних нет, но, по каким-то смутным соображениям, исходящим из глубины сознания, этого делать я не стал и потихоньку направился к Ваське.
Когда я заявил, что мы должны ехать дальше, Васька захныкал, стал жаловаться, что он умирает с голоду и силушки никакой у него больше нету. Я прикрикнул на него и, пообещав, что скоро будем в Красной Луке и наедимся за все время сразу, сел на лошадь. Решил объезжать Стайск справа. У Васьки своего оружия не было. Предвидя возможность встречи с гитлеровским постом, я отдал своему спутнику браунинг и одну гранату.
Чтобы проехать к Красной Луке лесом, в объезд, надо было провести лошадей через небольшую топкую речушку. Моя лошадь переправилась через нее дважды, Васькина же упиралась, и ничем нельзя было заставить ее сдвинуться с места. Мы пробились с ней до рассвета. Пришлось снова искать объезда.
