— Откуда же в гестапо знают обо мне?
— Знают, дружок, да еще как знают. Поймали, говорят, вместе с ихним носатым, лысым стариком — командиром, который тут ходил по деревням, разыскивал своих парашютистов. Один гестаповец даже показывал такой, как ваш, ящик, в котором носите вы свой револьвер.
— Вот мерзавцы! — произнес я невольно.
— Знамо мерзавцы, а то кто же. Они по деревням разослали вроде каких-то нищих или отпущенных арестантов, и задание им одно — отыскивать парашютистов и в первую голову вас. Так что вы будьте осторожны.
Мы ехали больше часа, а дед мой говорил и говорил, посвящая меня во все подробности тактики оккупантов.
— Алексеевич, скоро рассвет, надо поторопиться, — сказал я, посмотрев на часы. Мой спутник хлестнул лошадь, и мы покатили по мягкой дороге, слегка подпрыгивая на кочках.
К рассвету мы добрались до Сорочина. Было еще темно, когда подвода остановилась у дома Садовского. Окна были занавешены, в доме горел свет, но мне долго не отпирали дверь. Когда я вошел, за столом, в красном углу, сидела миловидная женщина лет тридцати, руки праздно лежали перед ней на скатерти, и у нее был такой вид, словно она в этот ранний предрассветный час пришла в гости.
— Здравствуйте! — сказал я.
— Здравствуйте, — ответила женщина и не шелохнулась.
— Хозяин где?
— А вы кто такой будете? — внезапно раздался голос позади меня.
Я оглянулся. Голос исходил с печи, но там было темно, и разглядеть говорившего было трудно.
— А кто вы будете? — спросил я в свою очередь.
— Да так, житель здешний, Купцов.
От Зайцева я слышал, что у Садовского скрывался политрук-окруженец Купцов. В это время скрипнула дверь и на пороге из горницы показался сухой белесый человек среднего роста. Его бледное, болезненное лицо было встревожено, руки бегали у пояса, словно не находя себе места.
— Вам чего, чего нужно-то? — нервно заговорил он. — Вы от кого, кто вас прислал сюда, откуда вы про меня знаете?
Купцов слез с печи и медленно, словно нехотя, пошел в комнату, из которой вышел Садовский.
Я отвечал спокойно и по порядку, отвечал правду. Мне нечего было больше делать, правда была самым убедительным доводом в мою пользу.
Начался форменный допрос. Меня спрашивали и Садовский и жена Садовского. Их интересовало: и где сейчас Красная Армия, и как выглядит Красная площадь и какие главные улицы в Москве, и когда я выехал оттуда, и что такое комсомол, и какие планы у германского командования, и сколько детей у Гитлера.
Если бы мне было что скрывать, я бы, наверное, запутался. Было ясно: меня принимали за гитлеровского шпиона. Внезапно Садовский попросил у меня разрешения зайти к соседям.
— Пожалуйста, — сказал я, недоуменно пожав плечами, — только при чем тут мое разрешение?
Садовский вышел, следом за ним поднялась и вышла его жена, а за ней в сени мимо меня прошел и Купцов. Я остался один в комнате, готовый ко всяким неожиданностям. Чувство предосторожности заставило меня отодвинуться от окна и сесть за простенок, чтобы не подстрелили в окно. Через некоторое время все трое, один за другим, вернулись и снова заняли свои места. Позже я узнал, что Садовский, приняв меня за агента гестапо, пришедшего его арестовать, был уверен, что я не разрешу ему выйти, Тогда жена Садовского должна была распахнуть дверь в соседнюю комнату, а Купцов — выстрелить в меня оттуда из дробовика.
За окнами посветлело. Я попросил Садовского дать мне какую-нибудь одежду местного покроя и устроить меня где-нибудь отдохнуть.
— Хорошо, — помолчав, не сразу ответил Садовский, продолжая с недоверием всматриваться в меня, — только оружие вам придется отдать мне. Мы его тут припрячем, а то неудобно, знаете ли, если вас заметят с таким пистолетом.
Я молча подал ему маузер, свою куртку и плащ-палатку, браунинг остался у меня в кармане брюк. Это было новое испытание, и я на него пошел. Жена Садовского принесла мне старый пиджак мужа, и Купцов провел меня на сеновал. Я зарылся в сено и скоро заснул, но спать мне долго не пришлось. Часа через два на сеновал поднялся Купцов и разбудил меня. Над крышами урчали моторы фашистских самолетов.
— Я пришел еще побеседовать с вами, — сказал Купцов, — а то нам многое не ясно из того, что вы говорили… Вы упрекали меня давеча в том, что мы дома сидим, не воюем. А вот слышите?.. Гитлеровцы над головой летают, А наши-то где?
Все это страшно меня обозлило. Правая рука, засунутая в карман брюк, сжала рукоятку браунинга.
— Вот что я вам скажу, политрук Купцов, — строго заговорил я, — Вы что же, думаете приспособляться к оккупантам? Может быть, в полицию поступать собираетесь?.. А ведь, наверное, когда- нибудь в мирной обстановке, проводя политзанятия с бойцами, говорили словами Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» А теперь что же, своя шкура всего дороже?
Разгорячась, я бросал в лицо Купцову все новые и новые упреки, а он понуро стоял передо мной, растерянный и пристыженный. Через минуту, не выдержав, он со слезами на глазах выскочил с сеновала.
Перед закатом солнца меня позвали в дом, и там, за ужином, я убедился, что все, что мне удалось сделать, — это убедить Садовского в том, что я не шпион. Испуганный и подавленный, он, как мне казалось, заботился лишь об одном: как бы сплавить меня из дому, и тем самым снять с себя ответственность за мою жизнь, а может быть, и за то, что он со мною общался.
— Я — что? — уклончиво говорил Садовский. — Я и людей не знаю, и власти у меня нет, чтобы помощь вам предоставить. Вам самое лучшее к Кулешову ехать, в Кушиеревку. Первое — он человек оборотистый, ловкий. Он и немца вокруг пальца обведет. Второе — он бургомистр, власть значит, и у немцев на особом счету, Ему все доступно. Его уговорить сумеете — он вам поможет, а больше., я считаю, никто.
Такая характеристика Кулешова мне совсем не понравилась. Я чувствовал, что ехать к нему опасно, но у меня не было другого выхода, как сделать веселое лицо и поблагодарить хозяев за содействие.
Купцов быстро собрался, отвез меня в Кушнеревку и буквально с рук на руки сдал Кулешову. Все было сделано чисто: если я шпион, это сразу обнаружилось бы при моей встрече с Кулешовым и хозяева мои остались бы в стороне — они представили подозрительного человека по начальству Если я советский парашютист, большой беды для них тоже не было. Кулешов не решился бы меня убрать, так как я прибыл от Садовского, к Садовскому — от Зайцева, а там бог весть еще от кого. Слишком много людей знало о моем существовании. Да и сам Кулешов в тот период еще окончательно не перешел к оккупантам. Он допускал, что может победить фашистская Германия, и поэтому колебался. Работая бургомистром, он всячески угождал фашистскому коменданту района, выслуживался перед ним, делал подарки маслом, медом, а когда этого было мало — нажимал на хлебопоставки. Зарабатывал премии от фашистов. Но одновременно скрывал у себя окруженцев и помогал бойцам; Красной Армии, следовавшим за линию фронта. У него хранилось много орденов советских командиров, потерявших голову и спасавших свою шкуру. Он собирал записочки и справки от командиров и бойцов, когда оказывал им содействие.
7. Следы товарищей
Самый обиход жизни Кулешова, прочный и домовитый, показывал лицо хозяина В это страшное время здесь жили как ни в чем не бывало: и окна аккуратно зашторены, и в комнатах образцовый порядок, чистота, и сытая скотина стоит во дворе, и отказу нет ни в чем, все припасено, все есть. Встретил меня Кулешов суетливо, даже сердечно, не знал, куда посадить, чем угостить. Купцова он быстро выпроводил. Ладная фигура хозяина так и мелькала передо мной, благообразное молодое лицо словно источало
