— Здравствуйте, — раздались голоса нестройно.
— Да вот пришли к вашему комиссару посоветоваться… Пусть скажет, как нам теперь — итти в лес аль с собой возьмете? — пояснил мужик с бородой.
— А вы решайте сами, как и куда вам нужно.
Все пристально посмотрели на бородатого. Вроде хотели сказать: «Ну, поясняй, чего же ты на этом остановился…»
И крестьянин, откашлянув, продолжал:
— Говорите: решайте сами… А как решать-то, ежели мы решили, а вы наше решение крест-накрест и в мусор.
— Это как же понять? — осведомился Дубов.
— А очень просто. Тут, видишь, ранней весной парашютисты из Москвы несколько поездов переворачивали. Ну, а немцы, значит, многие деревни попалили и население в Германию на работу поотправляли, ежели кто скрыться не успел. А нашу деревню оставили потому, как поблизости крушения не было. Меня вот старостой назначили и подписку отобрали, чтобы я в случае чего немедля докладывал…
— Ишь ты, выходит, господин староста? Так ты, может быть, адрес перепутал и не сюда попал? — не выдержав, вставил я реплику.
— Нет, нет, товарищ командир аль как вас? Он ничего не перепутал… Все мы до вас с просьбой, чтобы нас с собой взяли… А старостой-то его за бороду назначили, так что он не виноватый. Всех нас тогда на собрание сгоняли. И при всех на него офицер немецкий указал пальцем и сказал: «Вот этот в старосты бородой вышел», — вот так назначили. А у меня муж в Красной Армии, и я за него ручаюсь… — пояснила женщина.
— Он к немцу докладывать не пойдет. А только мы так решили: ежели крушения близ деревни не будет, то до уборки жита подержаться, а там в лес… Ну, а вы тут такое понаделали на глазах у всей деревни, что уж и дальше некуда, — пояснил второй крестьянин.
— Теперь нам ждать нечего. А старосту ежели поймают фашисты, они яму бороду вместе с головой отрежут, — добавил третий.
— Отрезать могут тые и эти. Мое дело теперь труба. Хоть в воду, — уточнил староста.
— Тогда надо в лес. Зачем же в воду? — посоветовал Дубов.
— А как, всем? Али оставить кого в деревне-то для связи с немцами?.. А то в лясу-то тоже за воротник возьмете да станете допытываться: сколько, мол, их приезжало и зачем? Чи были у них пушки? Ста роста, мол, и должен знать…
— Н-да, — поддакнул Павел Семенович.
— Это тоже верно. Ну ты как? Или мне поручаешь? — спросил я у Дубова.
— Решай сам, — ответил он охотно.
— Ну коли так, то всем в лес. В деревне одну семью оставьте, что половчее и понадежнее. У нас возьмите тяжело раненного из охраны поезда и оставьте в этой семье. Пусть ухаживают по-настоящему. А придут немцы, передадут и скажут, что у партизан выкрали.
— Вот это нумер! — не выдержав, заметил наш Митрич.
— Этак-то ладно будет. Глядишь, и постройки палить не станут. Ну, давайте побыстрее, а то, гляди, и немец скоро нагрянет.
— Пойди, Митрич, в санчасть и скажи, чтобы выдали. Да пусть врач перевяжет хорошенько.
Три мужика и женщина направились в санчасть. Девушка и парень не уходили.
— Я не пойду. Мой год в армию призван, так что прошу зачислить и определить куда ни на есть… — заявил парень.
— А я убила полицая тяпкой и стрелять умею, прошу принять партизанкой, — добавила девушка.
— Давайте мне их, товарищ командир… А то оружие теперь есть, а людей у меня маловато… — заявил Рыжик.
Несколько дней назад, в лесу, где производились немцами лесозаготовки, я набросал схему нашего дальнейшего движения и, наметив сборный пункт далеко впереди, разослал группы подрывников в различные пункты железнодорожной сети. Одна группа пошла на линию Лида — Богданов Садовский должен был вернуться назад к месту нашего перехода. Соломонову поручалось организовать крушение поезда между станциями Радошковичи и Беларусь, две группы были направлены на линию Молодечно — Богданов.
Намеченный пункт встречи на этот раз был выбран неудачно. Обозначенного на карте шоссе в действительности не оказалось. Проложенный когда-то через болото деревянный настил засосало илом, а сверху все заросло травой и мохом. Только опытный глаз мог угадать в заболоченной грязной просеке исчезнувшую шоссейную дорогу. Но делать было нечего: пришлось, тщательно сверившись с картой, выставить опознавательные знаки и ждать, волнуясь за участь людей, которым грозила опасность отрыва от отряда, Как и куда будут они пробираться, если отобьются от нас? Какая участь ждет маленькую кучку людей, затерянных среди придавленных «новым порядком», набитых карателями деревень и незнакомых глухих лесов? Мысли об этом не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Однако к вечеру 17 июня две группы благополучно прибыли на сборный пункт. Подрывники рапортовали о своих успехах. Особенно хорошо развернулся на просторе Садовский.
Филипп Яковлевич долго колебался, прежде чем вышел в лес партизанить, но, уж раз выйдя, отдался работе всем существом. Выдержанный, смелый, расчетливый, он действовал со спокойной мужицкой хитрецой. Забота о своих людях была у него на первом плане. «Лошадь не корми, она и то не повезет, а человек, чай, не лошадь», — говорил он. И, глядишь, то лишнюю буханку хлеба расстарается для ребят, а то так и пару-другую штанов прихватит, заговорив зубы завхозу. «Что ж, я их голых, что ль, поведу, чай, они люди». Взрывчатка и арматура у него всегда были заранее приготовлены, подогнаны, тщательно уложены. Зато и вид у Садовского и его ребят был всегда подтянутый, веселый.
Поезд, подорванный пятеркой Садовского, шел из Молодечно в Минск с живой силой и на большой скорости. Полотно было заминировано так удачно, что более половины состава разбилось вирах, а светлая ночь давала возможность точно установить размеры катастрофы. Однако отходить предстояло по открытой местности, и эта же светлая ночь могла погубить подрывников, Поэтому Садовский отослал своих ребят в лес, — всех, кроме Терешкова, который никак не шел прочь. Затаились метрах в семидесяти от линии. Язычки пламени кое-где пробивались сквозь обломки вагонов, и ночной ветерок нес в сторону наблюдавших запах дыма и гари. Только через добрый десяток минут уцелевшие фашисты опомнились и начали беспорядочный обстрел местности. Тогда Садовский и Терешков отползли на близлежащую высотку и оттуда, из мелкого кустарника, продолжали наблюдение вплоть до восхода солнца, когда на место крушения прибыли два санитарных поезда: один — из Минска, другой — из Молодечно. Тут, наблюдая, как гитлеровцы грузили в поезда раненых и убитых, товарищи насчитали свыше трехсот человек, выведенных из строя силами одной пятерки.
Ночью на пути к условленному месту встречи Садовский с ребятами слышали сильный взрыв в стороне Радошковичей. Очевидно, Соломонов со своей группой также выполнил свою задачу и с часу на час должен был прибыть к нам. Я даже высылал людей ему навстречу, чтобы он не миновал как-нибудь нашу просеку, но тщетно: Соломонова не было. Тем временем наше положение усложнилось.
Произошел весьма неприятный и даже позорный для нас случай. Один мужичок из ближайшей деревни якобы сообщил моему командиру хозотделения некоему Сыско, что неподалеку в лесу скрывается группа командиров: их было будто бы двенадцать человек — все молодые, здоровые, одеты хорошо, вооружены автоматами и хотели связаться с каким-нибудь большим партизанским отрядом. И вот Сыско стал настойчиво просить, чтобы я пустил его связаться с этими командирами. Я запретил, объяснив, что такой группе незачем искать отряд партизан, они сами его прекрасно организуют, Но Сыско не унимался. Получив отказ у меня, он начал уговаривать Брынского. Через несколько минут подошел Антон Петрович и стал убеждать меня, что Сыско прав и следовало бы удовлетворить его просьбу.
И вот тут-то я проявил недопустимую для командира уступчивость. Чорт его знает, почему я это сделал: то ли от усталости, то ли от беспокойства за отбившиеся группы — голова была занята не тем, —
