Я обратился за советом к знакомому журналисту, много лет проработавшему в католическом еженедельнике «Нэшнл Католик Репортер». Меня восхищали его статьи: в них виделся глубоко верующий католик и благородный человек. Несколько раз мы с ним обменивались электронными письмами по рабочим вопросам.
Мне не к кому было обратиться — и я положился на пашу заочную дружбу. Описал свое положение — на пороге Католической церкви, в буре скандала; признался, что не знаю, что делать, и рассчитываю на его совет. На следующий день я получил ответ.
...Понимаю Ваши чувства и сочувствую Вам.
Порой я спрашиваю себя, какого черта все это не брошу... Но все церкви, и особенно наша, как магнит, тянут к себе хороших людей, заслуживающих защиты от испорченности сильных мира сего - традиционной испорченности, существующей везде, где есть власть и подчинение.
Те люди, что [составляют] сообщество, которое мы называем церковью, что вместе формируют церковь - если злу не удается их испортить, - излучают добро. Эти скромные лучи добра, исходящие от наших дел и от нас самих, и есть . то, ради чего пришел на землю Иисус, то, чего хочет от нас Бог.
В поколениях католиков, требующих реформ, мне порой видится сходство с поколениями квакеров, сражавшихся с рабством. Они жили и умирали, не зная, сумеют ли победить, будет ли рабство отменено. Знали только, что за это стоит бороться.
На том же стою и я.
Христианам не дана заповедь всегда побеждать. Им дана заповедь действовать. Грех - это бездействие. А победим мы или нет - решать Богу. ...Конечно, все это страшное упрощение. Но что поделать - у меня вера крестьянина, а не интеллектуала.
Да, и не переживайте о том, что не объявите себя католиком к этой Пасхе или к какой-нибудь следующей. То, что происходит с Вашей душой, касается только Вас и Бога. А все остальное - просто формальность, пусть и приятная.
Пусть все произойдет так и тогда, как и когда должно произойти.
Его совет помог мне расслабиться. На принятие решения оставалась еще неделя: что ж, решу так, как подскажет мне сердце. В конце концов, это не последняя Пасха.
В Страстную Пятницу я понял, что не буду проходить обращение. Присоединяться к Католической церкви в то время, как вокруг нее бушует скандал, казалось мне лицемерием. Хуже того: тем самым я как минимум символически встал бы на сторону насильников — против их жертв, истерзанных людей, многие из которых признавались, что страшнее всего были для них не злодеяния священников, а предательство церкви.
Присоединение к церкви представлялось мне торжественным, но радостным ритуалом, вроде венчания. В сущности, так оно и было — я собирался вступить в брак с Католической церковью. Но в такие отношения надо вступать с открытыми глазами, без сомнений и без недомолвок.
Я рассказал о своем решении жене. Она ответила, что понимает меня. Позвонил своему наставнику и вывалил на него эту новость. Он тоже сказал, что понимает, но в голосе его звучало разочарование. Я восхищался этим человеком и не хотел, чтобы он чувствовал вину за то, что не сумел привести меня в церковь. Он все делал правильно. Я сказал — и в то время действительно в это верил, — что обязательно вернусь. Стану членом церкви, как только почувствую, что к этому готов. Может быть, на следующем пасхальном бдении. Но сейчас неподходящее время, и мое сердце этому противится.
Таков был мой первый мучительный выбор на пути прочь от Бога. Суть выбора была всегда одна: оставаться с верой — или принять правду. В то время я этого не понимал; но отказ стать католиком был первым зримым знаком того, что я теряю веру. Однако сама эта мысль была так отвратительна и страшна, грозила так перевернуть всю мою жизнь, что еще много времени прошло, прежде чем я решился признаться в этом хотя бы самому себе.
Через несколько дней наступила Пасха — и впервые за двенадцать лет я встретил ее дома.
Несколько месяцев спустя я заметил, что хожу в церковь все реже и реже. Поначалу говорил себе: это из-за занятости на работе и дома. Но дело было не в этом. Прежде, что бы ни случилось, я выкраивал время для посещения церкви хотя бы раз в неделю. Теперь ходил туда, только если не случалось других дел. Чаще всего мне просто страшно не хотелось туда идти. Я мечтал хотя бы на выходных отдохнуть от того, о чем писал больше сорока часов в неделю.
Мальчишки были только довольны тем, что по вечерам в субботу и по утрам в воскресенье теперь могут заниматься своими делами. Правда, старшие по-прежнему раз в неделю ходили на популярную молодежную программу в пресвитерианской церкви Святого Андрея — подозреваю, в основном потому, что там было много девочек. Моя жена тщетно пыталась совместить идеализированное представление о Католической церкви, вынесенное из детских лет, с той картиной, что представала в моих репортажах. То, что мы больше не ходим в церковь, ее тоже только порадовало.
Скоро я совсем перестал там появляться. Честно говоря, я погрузился в депрессию. Мой долгий медовый месяц с христианством был окончен, и непонятно было, что придет ему на смену. Я по-прежнему ежедневно молился и читал Библию, но теперь без всякой охоты — мне приходилось себя заставлять. Начал два раза в неделю хо-дать к психотерапевту. В то время религия была не единственной моей проблемой. После 14-летней совместной жизни наш брак дал трещину. В Католическую церковь я стремился еще и для того, чтобы мы с Грир стали мужем и женой «в очах Божьих». И вдруг Грир сообщила, что не хочет со мной венчаться, даже если я стану католиком. На самом деле она хочет со мной разойтись. Неразрешенные проблемы наших отношений, в особенности их нелегкое начало, давят на нее, и она больше не может делать вид, что у нас все в порядке. Мы получили тот же урок, что и Католическая церковь: нельзя вечно скрывать истину. Рано или поздно она выйдет наружу. Никто из нас не хотел расставаться с детьми, поэтому мы продолжали жить в одном доме, но спали теперь в разных спальнях. Не будь ребят, нашему браку пришел бы конец. Но ни Грир, ни я не представляли себе жизни без наших мальчишек. И мы решили сделать все возможное, чтобы сохранить наш брак. Христианство может быть формой самопомощи, но теперь мы начали понимать, что можем и сами себе помочь. Это потребовало долгих месяцев работы, на семейную терапию ушли почти все наши сбережения, но в конце концов благодаря прежде всего чудесному психотерапевту буря утихла.
Решились проблемы с любовью — но не с верой. Здесь все становилось только хуже. Стоило мне побороть одно сомнение, как пара новых выскакивала ему на смену. Я злился на Бога, превращающего веру в «угадайку». Почему Бог обращается со мной хуже, чем я со своими сыновьями? Им я даю прямые ответы, четкие, понятные правила — и безмерную любовь. В наших отношениях практически нет загадок; им не приходится напрягаться, чтобы расслышать «тихое веяние». Почему же Бог заставляет нас угадывать, как слышать Его, как Его любить, как лучше всего Ему служить? Почему здесь открывается такой простор для интерпретаций?
Меня все сильнее смущало, что христианские организации — те, которыми якобы руководит сам Бог, — часто оказываются испорченнее своих светских «собратьев». Если церкви и вправду исполнены и направляемы Святым Духом, не должны ли они быть чище, нравственнее правительств и корпораций? Оказывается, как правило, это совсем не так. Я начал понимать, что религиозные институты более светских подвержены порче, поскольку полагаются на Бога, а не на человеческие методы управления и контроля. И в таких иерархических системах, как Католическая церковь, и в более открытых структурах, каковы многие протестантские церкви, ответы на молитвы или желания Божьи воспринимаются исключительно через человеческую интерпретацию, легко искажаемую эгоистичными и греховными потребностями. Это ярко проявляется в факте, который часто называют величайшим соблазном веры — в отсутствии единства у христиан.
Незадолго до смерти Иисус молился: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня» (Ин 17:21-23).
Уже почти тысячелетие конклав кардиналов Римско-католической церкви, повинуясь молитвам и Духу Святому, избирает пап. Некоторые из них впоследствии были прославлены как святые; но другие
