Политическая преступность

молодых людей, осужденных военным судом, 36 были рецидивисты; на 1051 женщину приходилось 246 проституток, а мы знаем, какая связь существует между проституцией и преступностью.

Из 41 анархиста, осмотренного нами в полицейской префектуре Парижа, 1 принадлежал к сумасшедшему типу, 13 – к преступному, 3 – к полупреступному; нормальных было только 19 человек.

На 100 стачечников, арестованных в Турине 1 мая 1890 года, я нашел 34 % принадлежащих к преступному типу по физиономии и 30 % уголовных рецидивистов. Напротив того, среди неполитических преступников Турина преступный тип дал 43 %, а рецидивизм 50 %.

Из 43 американских анархистов, портреты которых помещены в книге Шэка, 18 принадлежат к преступному типу (40 %) и 25 – к нормальному (58 %).

У Штельмахера мы находим сильно развитые челюсти и скулы, мало растительности и злые глаза; у Дюршнера – оксицефалию, субмикроцефалию, асимметричность лица и очень большие уши. Эти два субъекта убили банкира Эйзарта и двух его маленьких детей с единственной целью украсть несколько сот флоринов на пополнение партийной кассы.

Каммерер отличался выдающимися лобными пазухами и скулами, большими челюстями, малой растительностью на лице и очень густой шевелюрой.

Пини – один из парижских анархистов, брат сумасшедшей, при малой растительности и покатом лбе также отличался большими челюстями, выдающимися лобными пазухами и длинными ушами.

Среди вождей революции 1789 года мы встречаем Мирабо, хотя очень красивого, но с кривым носом; Марата, Каррье и Журдана, принадлежащих к чисто преступному типу; Фукье-Тенвиля, с огромными челюстями и богатой шевелюрой; Петиона и Лямеша, с покатыми лбами; Сен-Жюста и Фабр д’Эглантина, совсем безбородых; наконец – Робеспьера, Дантона и Тионвилля, со вздернутыми носами.

Если верить свидетельству одного известного публициста, сам Мост, редактор « Freiheit », ныне глава нью-йоркских анархистов, обладает некоторыми чертами преступного типа: большими и разнокалиберными челюстями, маленькими, хищными глазками и асимметричным лбом. Недаром у него не имеется нравственного чувства, как это видно из следующей произнесенной им фразы: «Материнская любовь и привязанность любимой женщины эгоистичны и преступны».

3)  Психология. Преступные наклонности вообще ярче проявляются в словах и действиях, чем на лице. Многие анархисты сами чувствуют свою близость к прирожденным преступникам и не скрывают ее. Так, в женевском журнале «L'Explosion» в 1884 году было напечатано: «Мы, анархисты, также имеем своих предтеч и мучеников, с оружием в руках восстававших против общества, каковы, например: Гаспароне, Баттиста, Скорлино, Стринчини, Моттино, Пассатори, Нинко-Нанко, Ченери, а в последнее время – Чеккини и много других. Когда-нибудь мы воздвигнем им памятники». Анархист, ювелир Констан, когда его арестовали, сказал: «Я разбогатею, когда сожгут Париж; все мы, анархисты, к этому стремимся». Перед судом он, правда, оправдывался тем, что был пьян, и говорил, что становится анархистом только в пьяном виде.

Паницца, называвший себя идеальным анархистом (миланский процесс 1889 года), написал очерк, озаглавленный: « Il ladro» («Вор»), в котором доказывает, что вор есть жертва общества и потому имеет право воровать!

В комской газете « Pugnale» мы читаем:

«Идем жечь мэрии и префектуры, казармы и банки, церкви, нотариальные конторы и регистратуры; захватим дворцы и богатые дома, выбросив из окон их обладателей, жирных буржуа с суками и щенятами! Разрушим немедленно магазины, в которых торгуют разной снедью и тканями для одежды! Перервем телеграфные проволоки, развинтим рельсы, прекратим всякое сообщение! Взорвем водопроводы и газовые трубы, сожжем все здания, в которых можно защищаться!

Все средства дозволительны против армии, если она окажется низкой! Но так как мы плохо вооружены, то постараемся избегать площадей и широких улиц, будем держаться узеньких и кривых переулков. Баррикады, камни, кипяток, битое стекло, гвозди (для кавалерии), нюхательный табак, динамитные бомбы представляют собой прекрасные средства для защиты и нападения, затягивают борьбу и дают возможность дождаться других ресурсов. Пусть каждый действует по своей инициативе, пусть душит и жжет все, что того достойно, повсюду, где требуется восстановить нарушенную справедливость. Будем ненавидеть до бешенства, для того чтобы иметь возможность горячо любить впоследствии»…

Каталина был убийцей своего брата и, кажется, даже сына.

Факундо, по словам Сармиенто, разбил череп своему ребенку, родившемуся уродливым, оторвал ухо у своей любовницы и убил друга из-за какой-то ссоры за картами.

Каммерер к 22 годам успел уже убить семерых и хвастался перед судом своим участием во всех убийствах, совершенных тогда в Страсбурге, Штутгарте и Вене, обещая продолжать свою деятельность, если его освободят. Он не струсил даже перед эшафотом.

Пини хвастал не только своим анархизмом, но и воровством (более 300 тысяч франков), совершенном для того будто бы, чтобы отомстить богатой буржуазии за угнетаемых ею бедняков. Он называл такое воровство «законной экспроприацией, совершаемой руками экспроприированных» и образовал вокруг себя целый кружок поклонников. Заподозрив анархиста Черетти в доносе, он попытался убить его. Надо заметить, однако же, что воровские наклонности Пини возбудили против себя всех честных анархистов [24] .

Среди вожаков на лионском анархическом процессе 1883 года был некий Борди, три раза судившийся за кражу, буйство и разрытие могилы.

По мнению Деспена и Максима дю Кана, почти все выдающиеся коммунары были нравственными идиотами, то есть совмещали инстинкт разрушения с полной бесчувственностью, неспособностью к дисциплине и организации, преступными импульсами, отсутствием совести и прочим. Между ними были генералы вроде Меджи, который, будучи когда-то осужден на галеры за убийство полицейского, подписывал декреты собственным своим каторжным номером, и вроде Эдеса, который был сыном маньяка, убийцей пожарного и одного из грабителей дворца Почетного Легиона; были полковники вроде Шандона, осужденного за воровство, и Бэно, поджигателя Тюильри, осужденного за мошенничество.

Среди делегатов встречались люди вроде Парента, несколько раз судившегося за мошенничество и подлоги; Лерижье, грубого негодяя, жившего на счет общественной благотворительности и до такой степени возбудившего против себя парижан, что, когда он был приговорен к смертной казни, они подали петицию против помилования; Паризеля, председателя научной делегации, который был судим за изнасилование и прославился изобретением подкожных впрыскиваний синильной кислоты как лучшего средства для истребления версальцев; наконец, полицейский комиссар Шапитель, несколько раз судимый за воровство и другие преступления.

Для того чтобы нас не обвинили в пристрастии за то, что мы повторяем слова ожесточенного противника коммунаров, мы не только напомним показание коммунарского генерала Клузере о большом числе каторжников среди них, но приведем даже подлинные слова наиболее фанатичного из членов Коммуны – Жюля Валлеса, признававшего дегенеративные черты и преступную закваску в характерах своих товарищей.

«Сапожник Ранвье, говоривший: “Я обуваю людей и ломаю мостовые”, был кабацким трибуном, всегда готовый напиться и защищать свободу, особенно свободу напиваться; министром он стал потому, что проходя с сапогами мимо министерства, зашел в него и сел на министерское кресло. А между тем, – прибавляет Валлес, – он обладал умом более ясным, чем у многих ученых (!!). Верморель был семинарист, издатель и беллетрист, за все бравшийся и ни в чем не преуспевший, притом до такой степени, что собирался застрелиться; он бил и царапал свою жену. Гранвье был худ и до такой степени бледен, что крови в нем как будто бы совсем не было (Марро заметил, что преступники часто бывают очень бледны); у чахоточного Бриона глазки были как осокой прорезаны; низкопоклонный Дюкасс обладал вылупленными глазами, широким ртом и отвратительным голосом (признаки вырождения, также как у Фолэна и Вермореля – которые заикались, у Курбе и Арно – которые растягивали слова). Но в этих заиках, – прибавляет Валлес, – всегда очень самолюбивых, скрывается большая активная энергия».

Ферре улыбался, когда на его глазах и по его приказанию убивали Вейссе; как и все прирожденные преступники, он охотно употреблял цинические выражения и разного рода арго.

Именно в этом арго проявляется преступный характер или по крайней мере преступные наклонности большинства коммунаров. Сам Валлес, довольно часто к нему прибегающий, с большим удовольствием передает любимые словечки своих товарищей. Дюкасс, например, кричал, что он «сочтет себя достойным священного звания революционера только тогда, когда собственноручно сделает couic какому-нибудь аристократу», причем начинал точить свой нож; Раго, обращаясь к своему револьверу говаривал: «Ты должен проснуться для того, чтобы пернуть дымом». Во время Коммуны вообще были в ходу формы вроде следующей: «Можно звать полицию на кровопускание»; расстрелы и убийства назывались «кровопусканиями».

Один из вождей 1789 года, Каррье, говорил: «Мы превратим Францию в кладбище, если не перестроим ее по своему вкусу». Он страдал галлюцинациями и приступами буйства; стоя на трибуне, он рубил своей саблей свечи вместо голов аристократов; раз, сидя за обедом, он сказал, что Франция не может прокормить своего чересчур