Пока я сидел так на бревне, я о многом передумал и на многое взглянул иначе. Я родился в бедной семье, бедствовал всю жизнь и нередко голодал. Я никогда не знал, что значит иметь собственные игрушки. Насколько я помню себя с раннего детства, нищета сопутствовала мне на протяжении всей жизни. Когда мне было восемь лет, я в первый раз надел рубашку, купленную в магазине. Но поскольку такая рубашка у меня была лишь одна, то, когда ее стирали, мне приходилось надевать неуклюжие рубашки, сшитые дома. Мне очень нравилась эта рубашка, и я хотел носить ее так, чтобы она была на виду и не надевать ничего сверху. Ради этого я не остановился даже перед ссорой с матерью. Я истерически разрыдался, и матери волей-неволей пришлось позволить мне носить мою рубашку так, чтобы все ее видели.
Только тот, кто голодал, может оценить по достоинству пищу; только те, кто путешествовал на море или в пустыне, могут оценить питьевую воду, и только ребенок, одаренный богатой фантазией, может оценить те вещи, которых он был лишен в детстве. Я рано ознакомился с истиной, что никто, кроме меня самого, не сможет мне дать того, чего я хочу. Пережитая в детстве нужда сделала меня скупым. Первыми вещами, приобретенными мной самостоятельно, были картинки от папиросных коробок, плакаты о новых папиросах и альбомы — премии табачных магазинов. Заработанные деньги я отдавал семье, а для того, чтобы приобрести нужные мне предметы, я вечерами продавал экстренные выпуски газет. Когда мне попадались два экземпляра одинаковых, я обменивал их у мальчиков на что-нибудь другое. Благодаря моей работе я метался по всему городу, и это позволяло мне легко устраивать всевозможные коммерческие сделки. Таким образом, я собрал полную коллекцию плакатов всех табачных фабрик: тут были и «Известнейшие скаковые лошади мира», и «Парижские красавицы», и «Женщины всех национальностей», и «Флаги всех государств», и «Знаменитые актеры», и «Чемпионы мира» и т. д. Все серии были у меня в трех видах: картинки с папиросных коробок, плакаты и альбомы.
Затем я стал собирать вторые экземпляры всех трех серий. В обмен на них я приобретал у других ребят вещи, купленные ими на родительские деньги. Разумеется, эти мальчики не могли так же хорошо разбираться в ценности вещей, как я, которому никто денег не давал и который зарабатывал их сам. Я менял всё, что можно: почтовые марки и минералы, птичьи яйца и игральные шарики, а также любые предметы, имевшие особенную ценность в глазах детей. Шариков у меня была целая коллекция. Началось с того, что один мальчик дал мне несколько в заклад под двадцать центов, которыми я ссудил его. Потом он попал в колонию для малолетних преступников, не успев выкупить шарики, и таким образом они остались у меня.
Я менял свои вещи на все что угодно и менял до тех пор, пока мне не попадалось в руки что-нибудь ценное. Скоро я стал известен в этой среде, но одновременно прослыл и за страшного скрягу: я торговался так, что даже скупщик старья мог бы прийти в отчаяние. Поэтому ребята часто просили меня продать принадлежавшие им пустые бутылки, тряпье, ломаное железо, жестянки, старые мешки и прочее и давали мне за эти услуги определенные комиссионные.
И этот скупердяй, получавший десять центов в час за изнурительную работу на фабрике, сидел теперь на бревне на набережной и размышлял о том, что стакан пива, исчезающий в глотке без всякого следа, стоит целых пять центов. Я живу теперь среди людей, которые возбуждают во мне благоговение и обществом которых я очень дорожу. Моя бережливость не давала мне и тени того удовлетворения жизнью, какое я испытываю в настоящее время, сделавшись устричным пиратом. Что же представляет бoльшую ценность — наслаждение или деньги? Этим людям ничего не стоит вышвырнуть пять центов — сколько угодно раз по пять центов. Они не придают цены деньгам и в состоянии угостить восемь человек, истратив по десяти центов на каждого, как сделал это Француз Фрэнк. Нельсон тоже истратил сегодня шестьдесят центов, чтобы угостить меня пивом.
Что же делать? Я понимал, что мне предстоит остановиться на каком-либо решении и сделать выбор. Что мне дороже — люди или деньги, удовольствия или сбережения? Надо или отрешиться от прежнего отношения к деньгам и без сожаления тратить их направо и налево, или отказаться от общества этих людей; если же мой выбор остановится на людях, то мне придется примениться к их странной склонности к спиртному и уже не скупиться на деньги так, как прежде.
Я пошел обратно в «Разлуку». Нельсон стоял в дверях.
— Пойдем, выпьем, — предложил я.
Мы опять стояли у стойки, пили и разговаривали, но теперь уже я выложил десять центов. Да, я истратил десять центов, приобретенных ценой утомительной работы на фабрике, истратил на то, что было мне абсолютно не нужно и противно на вкус. Но я не жалел об этом. Решение мое было принято, и мой взгляд на вещи совершенно изменился. Деньги отошли у меня на второй план, а на первом стояла дружба.
— Выпьем еще, — предложил я.
Мы опять выпили, я опять заплатил. Нельсон, с осторожностью опытного пьяницы, попросил кабатчика налить ему неполный стакан; Джонни кивнул головой и налил ему стакан на одну треть, но цена от этого не уменьшилась.
Но меня и это не обеспокоило. Я занимался наблюдениями и учился жить. Мне становилось ясно, что в случае взаимного угощения главную роль играет не количество выпитого. Существенное значение имеет компания. Я с особенным удовольствием воспользовался своим правом заказывать неполные стаканы и этим облегчить неприятные обязанности, налагаемые чувством товарищества.
— Пришлось ходить на шлюп за деньгами, — заметил я с притворным равнодушием, чтобы объяснить свое неприличное поведение, когда я позволил Нельсону угостить себя шестью стаканами подряд.
— Не стоило, — сказал Нельсон. — Джонни поверил бы тебе в долг. Правда, Джонни?
— Разумеется, — ответил тот, приветливо улыбаясь.
— Кстати, сколько там приходится с меня? — спросил Нельсон.
Джонни достал из-под стойки книгу, открыл ее на той странице, где был записан счет Нельсона, и подсчитал: в итоге получилось несколько долларов. Я решил, что должен добиться того, чтобы и у меня была такая же запись в этой книге: я думал, что это будет последним штрихом, которого мне недостает для солидности.
Мы выпили еще по два стакана. Нельсон хотел заплатить за них, но я этого не допустил. Потом Нельсон сказал, что ему пора идти. Мы распрощались как добрые знакомые, и я пошел на «Рэзл-Дэзл». Паук растапливал печь и собирался готовить ужин.
— Где это ты так надрызгался? — усмехнулся он.
— Да с Нельсоном, — ответил я умышленно небрежно, но втайне гордясь этим.
Мне пришла в голову блестящая идея — угостить Паука. Уж коли идти по новой дороге, то идти до конца.
— Идем к Джонни, выпьем чего-нибудь, — предложил я.
На набережной мы встретили Ракушку, который был товарищем и компаньоном Нельсона. Это был высокий, красивый, длинноволосый брюнет, лет тридцати, отличавшийся ловкостью и храбростью.
— Пойдемте, выпьем, — предложил я ему.
Он охотно согласился и пошел с нами. У дверей кабака мы встретили Пэта, брата Королевы, выходившего оттуда.
— Куда ты? — остановил я его. — Пойдем, выпьем с нами.
— Я сейчас выпил стакан пива, — ответил он.
— Ну, ничего, выпьешь еще стаканчик.
Пэт согласился. Выпив два стакана, он воспылал ко мне самыми дружескими чувствами. Тогда я ознакомился с некоторыми новыми свойствами Ячменного Зерна. При его посредничестве человек, питавший ко мне не совсем-то дружелюбные чувства и готовый стать моим врагом, за десять центов сделался моим другом; он смотрел на меня дружелюбным взглядом и дружелюбно разговаривал со мной об устричных отмелях и о наших общих делах.
— Мне неполный, Джонни, — сказал я кабатчику, после того как остальные заказали большие кружки. Я проговорил эту фразу таким естественно-небрежным тоном, как будто я был завсегдатаем кабака и тысячу раз произносил эту фразу. По-видимому, этому поверили все, за исключением кабатчика.
— Где это он так наклюкался? — шепотом спросил Паук у Джонни.
— Они с Нельсоном пьянствовали тут чуть не с самого полудня, — так же тихо ответил ему Джонни.
