Фидия, Поликлета, Праксителя, Скопаса и Лисиппа.
д) Вместе с тем формула Платона раскрывает нам именно содержание калокагатии.
Во–первых, калокагатия здесь – это сфера, где сливаются и отождествляются стихии души и тела. Возникает бытие, которое есть настолько же душа, насколько и тело. Душа, жизнь, мудрость, знание, ум – все это стало здесь телом, стало видимым и осязаемым. И, наоборот, тело, вещество, материя, физические стихии – все это превратилось в жизнь, в дыхание, в смысл, в живой и вечно творящий ум, в мудрость. Единство и полное тождество, полная неразличимость и нераздельность души и тела, когда уже нет ни души, ни тела, а есть телесная видимая душа и душевно живущее тело, – вот что такое калокагатия у Платона.
Во–вторых, Платон употребляет специальный термин для характеристики содержания такого тождества души и тела. Этот термин – 'соразмерность'(xymmetria). Почему Платон видит в калокагатии только соразмерность? Ответить на этот вопрос станет легче, если мы вспомним некоторые особенности античной эстетической мысли. Повторяем, ни'душа', ни'ум', ни'мудрость', ни'идея'не содержат у античных мыслителей чего нибудь духовного или личностного. Что такое душа, по Платону? Это есть только принцип движения или, вернее, самодвижения. Когда такая душа воплощается в теле, то, очевидно, тело становится главным образом упорядоченностью тех или иных физических движений. Из того, что вообще могло бы получаться из гармонии души и тела, античность берет главным образом соразмерность, симметрию. Все проблемы духа даны тут не самостоятельно, не в том свободном и безудержном самораскрытии, которое мы находим в западноевропейском искусстве, часто попирающем всякие нормы соразмерности, а в своей привязанности к живому телу, к его симметрии, связанной уравновешенными, телесно–соразмерными соотношениями. Это и есть классическое в античном искусстве.
У Платона содержится и еще ряд текстов, более или менее соответствующих сказанному.
В'Государстве'учение о'симметрии'души, переходящей в'симметрию'жизни и поступков, излагается в связи с теорией музыкального воспитания.
'Ввиду этого главнейшая пища (для воспитанников) не заключается ли в музыкальном ритме, поскольку ритм и гармония больше всего внедряются внутрь души и весьма интенсивно действуют на нее (неся с собою прекрасное оформление (eyschemosynen) и делая [ее] прекрасной по виду (eyschemona), если кто питался правильно, а если нет – то наоборот), а также поскольку тот, кто воспитан на такой пище, может, в свою очередь, тончайшим образом ощущать, что опущено, что не сделано прекрасно или не произведено прекрасноe Поэтому если он правильно испытывает неудовольствие [то есть критически относится к действительности], то он восхваляет прекрасное и, радостно принимая его в душу, питается им и становится'прекрасным и хорошим', а безобразное правильно порицает и ненавидит его уже с юности…'(III 401de).
Другими словами, если в предыдущем тексте говорилось о'симметрии'в калокагатии, то здесь говорится о'музыке'ее, то есть о'ритме и гармонии', проявляющихся и внутри человека и вовне, в его суждениях и поступках. Калокагатиен тот, у кого душа воспитана'музыкально', а внешнее поведение с этим согласуется.
Приведенный текст излагает наиболее'внутренние'основы калокагатии, ибо здесь упор делается на калокагатию как на известного рода упорядочение души.
Такое же'внутреннее'значение содержится и в определении (Def. 412e):'Калокагатия есть состояние с предустановкой на выбор наилучшего'(hexis proairetice ton beltiston). В связи с этим калокагатия может быть, по Платону, свойственна и величавому, умудренному жизнью и мыслью старцу.'Парменид был уже очень стар, совершенно сед, но на вид прекрасен и хорош'(Parm. 127ab). Противоположный смысл заключен в Euthyd. 271b:'…тот [красивый юноша] еще жидок, а этот возмужал и превосходен (calos cai agathos) на вид'(перевод В. Соловьева). Здесь предполагается наиболее внешняя форма калокагатии.
Между этими двумя крайними пониманиями, наиболее'внутренним'и наиболее'внешним', можно поместить и ряд других текстов из Платона.'Я утверждаю, что прекрасный и хороший человек счастлив, а несправедливый и злой – несчастлив'(Gorg. 470e).'Ведь прекрасно же и хорошо упорство, соединенное с разумом?'(Lach. 192c).'Не было бы недостойно, чтобы люди прекрасные и хорошие получали приказания. Ведь они сами, так или иначе, легко откроют то, что нужно было бы определить законом'(R. P. IV 425d).'Следовательно, когда ты молишься богам об успехе и благах, то молишься ты тогда не о чем другом, как о том, чтобы стать прекрасным и хорошим, так как ведь у прекрасных и хороших людей дела оказываются хорошими, а у дурных – худыми'(Eryx. 298d).
Таким образом, у Платона калокагатия связывается с представлением о счастье, разумности, свободной убежденности, которая не нуждается во внешних законах и заключается в естественном умении правильно пользоваться жизненными благами.
е) Есть еще один текст, но его трудно поместить в какую нибудь рубрику:'Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего хорошего (calon cagathon) не знаем, но он, не зная, думает, что он что то знает, а я, коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю'(Apol. 21d). Здесь Сократ хочет сказать, что он ничего не знает, в том числе и калокагатии. Если угодно, можно сказать, что здесь подчеркивается важность калокагатии и трудность ее исследования.
11. Окончание. Аристотель
Поставленный выше вопрос об отношении калокагатии к'добру'и'красоте'затрагивается у Аристотеля, который дал две малоизвестные концепции калокагатии, настоятельно требующие анализа, тем более что одна из них является, пожалуй, наиболее полно отражающей в понятии то, что повсюду наблюдается в жизни Древней Греции.
а) Первая концепция содержится в'Большой этике'(Magn. mor. II 9). Процитируем эту главу (в нашем переводе, где мы трудночитаемые места у Аристотеля сопровождаем в скобках нашими пояснениями).
'После того как мы высказались о каждой из добродетелей в отдельности, остается, надо полагать, сказать и вообще, со сведением отдельного в целое. Именно, для совершенного ревнительства существует не худо высказанное наименование'калокагатия'. Из этого выходит, что'прекрасным и хорошим'[человек] является тогда, когда он оказывается совершенным ревнителем (spoydaios). В самом деле, о'прекрасном и хорошем'человеке говорят в связи с добродетелью, как, например,'прекрасным и хорошим'называют справедливого, мужественного, целомудренного и вообще [связывают] с [теми или другими] добродетелями. Однако поскольку мы употребляем [здесь] двойное деление, то есть одно называем прекрасным, другое – хорошим [благим], и поскольку из хорошего [из благ] одно – хорошее просто, другое – [не просто], и прекрасным [мы называем], например, добродетели [сами по себе] и связанные с добродетелью поступки, а благом, например, власть, богатство, славу, почет и подобное, то, следовательно,'прекрасным и хорошим'является тот, у которого хорошим является просто хорошее и прекрасным – просто прекрасное, [а не отдельные и случайные проявления того и другого]. Такой, стало быть,'прекрасен и хорош'. У кого же хорошим не является просто хорошее, тот не есть'прекрасный и хороший', как и здоровым нельзя считать того, у которого здоровым не является здоровое [здоровье] просто. Действительно, если богатство и власть своим появлением наносят кому нибудь вред, они не могут быть достойны выбора, но [каждый] захочет иметь для себя то, что не может ему повредить. А если он оказывается таким, что он уклоняется от какого нибудь добра, чтобы его не было, то он не может считаться'прекрасным и хорошим'. Но [только] такой человек является'прекрасным и хорошим', у которого все хорошее есть сущее хорошее, [то есть хорошее в своей идейности и принципиальности], и который не терпит никакого ущерба, как, например, от богатства и власти'.
