— Кылына! Но это невозможно! Ты умерла!
— Смерти нет, — надменно обронила умершая.
— Да, конечно, — блекло согласилась Ковалева. — Но как? Как?!
— Как только сорвала его глупый оберег…
— Как я не догадалась! — ахнула Чуб, до которой дошла, в конце концов, суть происходящего. — Ведь Белладонна говорила: кот слушается только Кылыну! Но это невозможно!
— Нет, нет, — затрясла головой Маша. — Катя пыталась мне помочь… Днем она была настоящей!
— Но не ночью, — спокойно объяснила ей не Катя. — Не в беспамятстве. И лишь до тех пор, пока была невинной. Стоило ей убить…
— Два бычьих сердца. Передозировка! — жалобно всхлипнула Даша Чуб. — Это Бегемот! И книгу изодрал он…
— …потому что там был твой портрет! — завершила за нее Маша, указывая обличающей рукой в сторону невозможного иконостаса.
— Нет, — улыбнулась ей не Катя, — потому что там
— Сатанинская мадонна? — убежденно предположила Ковалева и по ее лицу поняла, что попала в точку.
— Он нашел ее. Нашел мое капище! И попытался меня остановить… Но он всегда недооценивал человека. Видит Бог, — сладко зажмурилась не Катя, — как я люблю людей! Даже вас… Только ради таких, как вы, я и работала в этом убогом «Центр?». Какое это счастье смотреть, как ради крохотной выгоды, малюсенькой любви, случайной похоти вы мгновенно отбрасываете всю эту христианскую шелуху и становитесь такими, какими вас сотворила Мать. Он никогда, никогда не изменит вас! Сколько бы он вам ни врал… — с вызовом сообщила она круглому потолку.
— Ты говоришь о Мире? — тихо спросила Маша. — Ты дала ему ключ от церкви? Один из наших ключей.
— Он хотел получить клад, — с удовольствием уточнила женщина. — И он получил бы его, в обмен на то, что хотела я. Двух слепых…
— Ты врешь! Ты обманула его!
— Неужели? — беззлобно ухмыльнулась та. — А разве вы не получили все, зачем пришли ко мне? И ты, и ты, и она… — Не Катя легко ткнула себя пальцем в Катину грудь. — Разве она не избавилась от конкурентов? И разве не полюбил тебя тот, кого любила ты? И не ты ли присушила своего друга, а вместе с ним и парня «этой стервозы»? И разве она не «облезла»?! — Кылына самозабвенно рассмеялась Даше в лицо Катиными губами. — Вы получили все, о чем мечтали! — подвела неоспоримый итог она. — И честно заплатили по счетам. И он заплатил. И его последователи, вопреки его приказу, решившие закончить обряд и убить меня, заплатят за это тоже! Но перед тем они получат то, за что внесли плату!
— Все. Самое страшное позади, — полосатый Олег заговорил первым.
В его словах было опасливое облегчение. И Кока понял, что тот имеет в виду не столько оставленный за плечами «самый страшный» участок подземелья, сколько смерти — смерти, страшные и отупляющие. И самую страшную — последнюю!
— А она была красивая, да? — натужно сказал Олег.
— Да, красивая, — угрюмо процедил сквозь зубы Кока. — Даже жалко… И времени трахнуть не было, — с неподдельной жалостью выдохнул он. — Такая баба пропала…
— А ту, первую, не жаль?
— Да ну, она дура была, — отмахнулся тот. — Визжала, грозила, что ее папа нас найдет. Помнишь? Во дура!
— А ты веришь, веришь, что теперь… — Полосатый скрутил недовольные губы. — В этот клад, короче? — выдавил он.
— Не знаю. А ты?
— И я не знаю, — неудовлетворенно буркнул Олежа.
— Но Мир верил, — сказал Кока. — Серьезно верил. И че его вдруг понесло… Ведь стена уже треснула!
— Это он так сказал.
— Ща сами позырим! Бона!
Впереди обрисовалась черная пасть. Мир называл их зал капищем — дурное слово… Два луча из «звезд» на касках спутников одновременно скрестились и, нырнув в глубину вместе с владельцами касок, заскакали по серой поверхности бетона — стену разрывали глубокие рваные раны трещин.
— Ну надо же! — Кока рванул к стене и принялся гладить ее страстными, недоверчивыми, влюбленными движениями — как бабу. — Это ж бетон, точно, бетон был! Че ж он?..
Стена сладко крошилась под его рукой, впуская его в свои борозды. Бетон медленно осыпался, словно истлевший ракушечник, стоило надавить. И женская податливость неприступной стены принесла ему вдруг глубокое и острое, эротическое счастье.
Полосатый настороженно провел по стенке неверящей ладонью — как ни странно, она не была ни замогильно-холодной, ни сырой — горячей, точно растопленная докрасна деревенская печь.
— А ты не верил! — очумело брякнул Олег. Хотя сказать это должен был вовсе не он, а ему.
— Боже, какая же ты жаркая, а! — Кока восторженно подул на подушечки пальцев, забравшихся слишком глубоко в морщинистые складки.
Его пальцы покраснели. Нет, испачкались чем-то красным…
— Какое тебе «боже»? — едко одернул его Олежа. — Мир бы тебя…
— Дьявол, как горячо!
Кокины руки закопались в стену по самые локти. Он принялся выгребать сыпучее тело, то и дело пританцовывая и громко дуя на ладони. Олег вторил ему, невольно вскрикивая от боли.
— Ну, ну же, он там! — покрикивал он, пришпоривая Коку и себя.
И лишь когда, почти час спустя, плоский живот бетона провалился вовнутрь глубокой неровной ямой, к нему пришло нервное отрезвление.
Здесь и не пахло никаким кладом! Пахло иначе.
Кровью…
Он недоуменно уставился на свои руки, измазанные красновато-бурою крошкой, невидящими, непонимающими глазами, чувствуя, как его распирает неудержимое злобное разочарование.
Копать битый час, как два землекопа! И что? Что за запах, будто и впрямь…
«Звезда во лбу» Олежи вдруг всхрипнула и погасла.
— Ты че? Думаешь, ниче? Да он там, там! — заныл Николай. — Стена же треснула!
— Счас как тресну! Нет, стой, посвети мне тут, чуть правее… — подпрыгнул Олег. — Вот тут, тут свети…
«Беззвездный» мальчик стремительно упал на колени, чтобы поднять с земли какую-то мелкую вещицу.
— Че, че там? — возбужденно застонал Кока.
Фонарь облетел вокруг Олега и оказался справа.
Несколько секунд оба взволнованно рассматривали тусклый кружок металла, мирно лежавший у него на ладони, под косым лучом фонаря — древнюю монетку со стертым рисунком.
Потом:
— Это и есть сокровище? — надломленно спросил Кока.
Олежа резко сжал кулак и понюхал свои пальцы.
— Слушай, по-моему, нужно отсюда валить… — сказал он.
Даша и Маша безмолвно воззрились на дважды воскресшую из мертвых, опустошенные ее убийственным резюме, в котором была странная, безжалостная и бесчеловечная честность: убийца заплатил жизнью за убийство. Катя — за жажду безраздельной власти — утратой власти даже над самой
