сконфуженно попятился обратно, понимая, что увидел то, что не должен был узреть, — чье-то суровое ночное моление.
Он развернулся, намереваясь уйти, и инстинктивно поежился, увидав, что на фресках, справа у дверей, изображены человеческие головы, горящие в муке красного адского огня.
прочел он. А в это время отсеченные головы кричали, пронизанные насквозь извивающимися адскими червями, и скалили скрежещущие зубами рты — неумелые и нарочито пугающие, словно срисованные со школьной тетрадки его сына, когда тот, будучи подростком, любил малевать всякие убийственные ужасы.
гласила бумажка рядом.
Вторженец замер и инстинктивно потянулся тремя сложенными пальцами ко лбу, ощутив вдруг неосознанный и безымянный, но нарастающий и теснящий грудь ужас Хомы Брута, еще не знающего, что ожидает его за порогом полуночной и пустой церкви, но каждой порой своей кожи понимающего уже: лучше не знать этого никогда! Бежать без оглядки, пока еще не поздно!
Поздно.
Владимир Сергеич оглянулся. И сразу узнал, что заставило его занеметь, усомнившись в суровой святости сего ночного моления. Треугольник, в центре которого лежал молящийся, был красным. Таким же кошмарно красным, как и на адовых фресках у двери!
Цепенея, Машин отец подошел к крестообразному телу, утопающему в мокрой и густеющей крови. И понял: молящийся с заголившимися ногами — женщина, в темной и короткой джинсовой юбке.
Ее плотно сдвинутые ноги щерились двумя казавшимися до боли неуместными здесь малиновыми каблуками. Пышные темные волосы обрамляли бледную щеку и застывший, заострившийся профиль.
Она была молода, ужасно, нестерпимо молода и, наверное, красива, и невыносимость этого факта состояла в том, что она была столь же ужасно и нестерпимо мертва.
— Что у вас тут происходит? — грубо и угрожающе ударил его под дых внезапный голос, заставивший Сергеича вздрогнуть и посмотреть на дверь.
Но вместо косолапого, с засыпанным землей телом гоголевского Вия с железным лицом и запертыми веками, там стояло три хмурых и нахохлившихся милиционера, вызванных на «злостное хулиганство».
— Что ЭТО такое? — повторил вопрос первый.
— О боже, ни хуя себе! В церкви! — сказал другой.
А потом ночь пошла под откос. Люди все прибывали и прибывали: фотографы, судебные медики, эксперты-криминалисты. Их стало слишком много, и среди них мелькнуло какое-то припухшее и обеспокоенное начальственное лицо. А рядом с ним второе — злое, не выспавшееся и угрожающе- усатое.
И Владимир Сергеевич Ковалев, отстраненный от аварийных работ ради свидетельских показаний, сознавал: дело не в убийстве молодой девушки — дело в церкви.
— Жертвоприношение в храме. Этого только не хватало!
— Сам начальник РОВД. И с ОРБ даже прибежали…
— Имя, отчество, фамилия, год рождения…
— …от потери крови. Долго мучалась, бедная.
— Как вы вошли? Дверь была открыта?
— Замок не взломан. У кого-то был ключ.
— Диггеры? Значит, вы утверждаете…
— В церкви. Вот отморозки! Креста на них нету!
— Подождите еще, следователь хочет с вами переговорить.
— Студентка педагогического университета?
Эти-то четкие вопросительные слова и вывели «свидетеля обнаружившего» из сумрачной и мрачной апатии, навалившейся и накрывшей его тяжелым кожухом. И хотя, в отличие от множества других, вопрос этот адресовался не ему, — произнеся это, высокий и недовольный человек со слишком большими для мужчины глазами на некрасивом и маленьком лице перевел нанизывающий на острие взгляд на Владимира Сергеича так, словно мысленно наколол его на штырь, как товарный чек.
— Он? — спросил слишком большеглазый тоже не его, а другого — худого в штатском. Худой кивнул, и недовольный деловито направился к Сергеичу, ссутулившемуся на стуле у письменного стола, где под стеклом лежали аккуратно разложенные открытки с изображениями Кирилловской церкви внутри и снаружи.
Подошедший привычно умостился за столом, мельком сощурившись на поучающую стенопись, где худой, как обтянутый коричневой кожей скелет, черт со срезанной ногой, тянул палец к полуголому, полузакатившему глаза индиферентному праведнику, грозящему тому учительским перстом…
— Следователь прокуратуры Владимир Бойко, — не слишком бойко, скорее замедленно-сурово представился он тезке, словно уныло подсчитывал в уме, как скоро черт поймет, что зло нельзя остановить гордым пальцем, а праведник, запаниковав, примется звонить в милицию. — Вы первый обнаружили…
— Я. Она студентка педагогического, эта девушка? — нервно перебил его Владимир Сергеич.
— Вы знаете ее? — насторожился следователь.
— Нет. Но у меня дочь там учится. На четвертом курсе. На историка!
— На четвертом курсе исторического? — в слишком больших глазах мужчины зажегся опасный интерес. — В таком случае, возможно, вы знаете Риту Боец? Судя по всему, она однокурсница вашей дочери.
— Чего это вы так решили? — тревога Сергеича нарастала.
— Мы нашли ее сумку. В ней был студенческий билет и зачетка.
— О боже! — похолодело внутри. — Боже милостивый! Нет!
Смерть, и без того ужасная и безбожная, оказалась близкой, пробежавшей совсем рядом от самого дорого на земле существа — его Мурзика, Маши! Маши, убежавшей сегодня ночью вдруг — неведомо куда.
— Это диггеры! — порывисто наклонился Сергеич, протягивая к тезке руку, как будто намереваясь схватить того за рукав. — Я вашим говорил. Две ночи подряд, в этом самом месте. И Кирилловские открыты! А про эти пещеры сами знаете, что болтают…
— Что именно? — живо уточнил следователь.
— Да чего только не придумывают! Что нечисто там. И соваться туда нельзя, потому что они будто прямиком в ад ведут. В Киеве ж под землей пещер много, и про каждую своя байка есть. Про эту — такая.
— Это не байка, — свел брови следователь Бойко, глядя на Сергеича в упор казавшимися нереальными глазами. — Для кого-то это отнюдь не байка. Какой-то сумасшедший верит в нее так сильно, что убивает людей. Это ритуальное жертвоприношение. Они — не диггеры, а сатанисты… Ваша дочь знала о роде ваших занятий? — спросил он резко.
И Владимир Сергеич угадал: тезка уже подозревает его Машу, а заодно и его самого. Но, тем не менее, не почувствовал отторжения. Суровая клинопись складок на лбу Владимира Бойко, требовательные и упрямые узкие губы и напряженный поиск в слишком больших его глазах убеждали: тот — нормальный мужик. Серьезный. И не подлый, видно.
— Об аварии. Да нет, откуда? То есть утром знала, конечно, — ответил Владимир Сергеич честно. — А ночью… Да я и не должен был здесь быть, у меня выходной. Просто попросил, чтобы если что, ребята мне позвонили.
