Глава тринадцатая,
в которой сбывается пророчество брюнета
В Книге Бытия змей является еще животным — только мудрейшим и хитрейшим из животных: в дьявола обратило его позднейшее толкование.
Землепотрясная насупилась на Кирилловскую церковь в белокаменном, утыканном золотыми солнышками узорчатом кокошнике и, подойдя к дверям, взялась за тяжелое кольцо.
— Ты куда? — неприязненно тыкнул ей нервозный священник. — Не видишь, написано «Закрыто»?
Рядом с ним уже стояла высокая и худая, как палка, прихожанка со светлыми и совершенно бесполыми глазами. Ее бледное лицо было плотно обернуто платком, а из-под длинного бесформенного платья выглядывали невероятно тонкие спичечные щиколотки.
— Я только посмотреть, — вежливо попросилась Чуб.
— В чем ты в церковь-то пришла? И не стыдно! — рассердился церковный Цербер. — Ты крещеная?
— Да! — гордо надулась Даша.
— Так почему крест не носишь? — с ходу набросился на нее он.
— А вот и ношу! — с вызовом заявила Землепотрясная, делая шаг к нему и, горделиво приподняв помятую проволочную инсталляцию, обнажила притаившийся под ней крестик на тонкой цепочке, запутавшейся на голове цепи-змеи.
— Что ж ты крест Божий срамом прикрываешь, позорище? — еще больше возмутился священник. — Ты в церковь зачем пришла, на чужую кровь посмотреть?
Прихожанка с ужасом уставилась на Дашу. Без упрека и осуждения — хуже: как на телесное воплощение ходячего смертного греха.
— Паломничество сатанинское устроили, ходят и ходят, безбожники! Кары Божьей не боитесь. А зря! Слышишь, зря! — затряс неухоженной темно-русой бородой праведник.
— А вот и не на кровь, я на икону Божьей Матери посмотреть хотела! — изобразила достойное возмущение Чуб.
Впрочем, возмущение, в отличие от достоинства, ей изображать не пришлось — она уже готова была наброситься на треклятого попа с кулаками.
— Ты на службу в воскресенье ходишь? Посты соблюдаешь? — начал очередную атаку он.
— Да пошел ты… — выплюнула взбешенная Чуб. — Здесь, между прочим, еще и музей. А в музей можно ходить в чем угодно! Понял? — И развернувшись на каблуках ботинок, побежала вслед за исчезнувшей Машей, чувствуя, что сейчас взорвется от злости.
— Одна уже доходилась! Безбожница, — угрожающе взревел поп ей вслед.
«Рита? А что если это он?» — затормозила Чуб и, оглянувшись, увидела, что тот смотрит ей вслед взглядом непримиримой средневековой инквизиции.
«Пришла к нему ночью девушка в короткой юбке, он ее и грохнул, фанатик! А Бог увидел сверху, как он Риту режет, и земля содрогнулась…
Фу, фигня!
Хотя… Ведь замок в дверях был не взломан. Его открывали ключом. А ключ мог быть только…»
— Здравствуй! Я — Митя.
Даша испуганно вздрогнула.
С внешней стороны ворот, стыдливо прижимаясь к стене забора, стоял все тот же улыбчатый сумасшедший, похожий на кокетливого балованного ребенка.
— Ну тебя, дурак, напугал! — буркнула Чуб.
— Таким, как ты, нельзя от нас зарекаться, — ответил он, улыбаясь.
— Че?
— Он на всех кричит. Но дядя Киря сказал, чтобы я его не слушал, потому что я и сам — человек Божий. И картину мне в церкви показал, которую художник с нас рисовал…
— С кого это вас? — Возмущение все еще бурлило в ней, понемногу утихая.
Сумасшедший, как ни странно, был каким-то умиротворяющим — с беззлобными детскими глазами.
— С тех, кто жил в нашем доме, потому что мы к Богу ближе, — с готовностью разъяснил ей он.
— В сумасшедшем доме?
— Ага.
— Ясно. — Даша заметила, что одет убогий не так уж плохо, просто хрестоматийные Lee и футболка из Benettona обвисают на нем мешком. — А что еще тебе твой дядя рассказывал?
— Много чего, — похвастался Митя, кривя голову набок и закатывая глаза. — Сказал, что эта земля — плохая. И маме Бога тут не место. Лучше бы, говорит, ее в музее повесили…
— Так ты видел ее? — заинтриговалась Чуб. — И какая она, расскажи!
— Красивая очень, — с чувством сказал сумасшедший. — А глаза темные-темные. Без дна!
— Точно — Катя! — вывела Землепотрясная. — Ладно, пока. Некогда мне. Лечись, Митя! Ты — хороший парень.
Под землей Маше стало не по себе. Но это ощущение быстро прошло, и фонарь успокоился в ее руке. Раньше, когда она была маленькой, отец не раз брал ее с собой в «Подземное царство», и с тех пор здесь мало что изменилось — толстые змеи труб, убегающих в никуда, грязь и иллюзия загадки, рожденная темнотой и бесконечностью коридора.
«А еще здесь наверняка водятся крысы. Но об этом лучше сейчас не думать…»
Ковалева повесила фонарь на шею и достала из рюкзака свечу и кусочек мела.
Маленький дачный фонарик был бессилен перед безразмерной темнотой, как соломинка молочая, — его прямолинейный луч высвечивал только крохотные фрагменты. Но свеча сразу же дала округлый, равномерный свет — свеча умиротворяла.
Когда-то, держа такую же прихваченную из дома романтическую свечу в руках, десятилетняя Маша отправилась путешествовать по подземным коридорам, потрясенная разрешением отца, отпустившим ее в это волшебное, бесконечное путешествие.
Она шла и шла, совершенно одна, вдохновенно прислушиваясь к хрусту своих шагов, и перед каждым поворотом ее сердце обрывалось от страха и предчувствия чуда. И лишь десять лет спустя, сопоставив факты, она поняла причину столь чудесной отцовской беззаботности: он отпустил ее гулять по подвалам Контрактовых рядов, квадратных и герметичных, где заблудиться было попросту невозможно.
Маша медленно двинулась вперед, скрупулезно отмечая свой путь меловыми крестами и тщательно оглядываясь по сторонам, безуспешно тщась отыскать здесь нечто, что дало бы ей ключ к разгадке или хотя бы к размышлениям о ней.
«Я — как и мой отец, которому всегда больше всех надо», — неожиданно подумала она.
