— Ой, — вскликнула старшая. — Брошка.
Присев на корточки, она поковырялась в снегу. Выпрямилась, рассматривая находку.
На ветвь черного дерева сел черный ворон.
— Это Лира, — объяснила воспитаннице подоспевшая бонна. — Возможно, Анна, вы станете поэтом.
— Поэтом?
Машины глаза забеспокоились — точно в такого ворона превращался, при надобности, бывший обертихой женского пола Киевский Демон!
Но и без Демона «точно таких» ворон в Киеве водилось в избытке.
— Поэты пишут стихи, — сказала бонна.
— А-а-а. — Девочка смотрела на свою, не видимую для Маши ладонь. — Красивая.
Ворон каркнул.
— Покажи, покажи, — подбежала младшая сестра. — Дай мне! Дай! Дай!
Анна быстро сжала руку в кулак. И вскрикнула. Брошь уколола ее.
— Дай мне! — малышка старалась разомкнуть кулак старшей сестры.
— Держите себя прилично, Рика, — приструнила ее бонна.
— Нет, — раскапризничалась младшая. — Пусть даст мне! Дай! Дай! Дай!
— Анна, отдайте мне Лиру, — приняла соломоново решенье наставница. — Так будет лучше.
— Нет! — Серый капор резко мотнул головой. — Она — моя!
— Отдайте, — проявила строгость наставница.
— Нет.
— Я вам приказываю!
— Нет!
Анна побежала.
— Дай! — Рика помчалась за ней.
— Вернитесь немедленно!
Анна свернула с дорожки.
Младшая сестра последовала примеру старшей.
Старшая оступилась, упала на снег… И исчезла из виду.
— Анна! Рика, нет!!! — Бонна бежала к обрыву.
Маша вцепилась в руку напарника.
Но сразу же оттолкнула ее, подобрала длинную юбку — ее ботики спешили, утопали в снегу.
— Я с тобой, — присев, передвигаясь смешными шажками, малышка силилась спуститься с горы.
Не удержалась…
— О! Нет! — Бонна не успела ее подхватить.
— Нет! — крикнула Маша. Рика катилась с обрыва вниз.
Анна была уже в самом низу — и там, где она была, примыкая к и без того опасному, почти отвесному склону, стояла загородка с медведем.
— Зверинец! — Бонна прижала руки к груди.
— Зоопарк. Мир, там зоопарк! — заорала Маша, позабыв все приличествующие XIX веку слова.
Позабыв, что в XXI веке в шкафу круглой Башни стоит книга «Анна Ахматова. Избранное», — прямое доказательство, что Анечка Горенко никак не умрет пятилетней, спасется, подрастет и таки станет поэтом!
Рика с криком слетела с горы.
Снизу ахнуло — посетители зверинца прильнули к решетке.
Медведь, громадный и бурый, встал, направился к девочкам.
— О боже. О боже. О боже! — истошно закричал женский голос. — Сделайте же что-нибудь! Кто- нибудь…
Сверху голос казался глухим.
Анна, казавшаяся сверху невыносимо крохотной (безнадежно-беззащитной), пыталась вскарабкаться обратно.
Бессмысленно! Если бы по стенообразной горе можно было подняться наверх, медведь давно бы сбежал из вольера.
Зверь шел к Анне.
Она встала на четвереньки. Пальтишко задралось. Маша увидела бурые чулки на подвязках, подумала неважное: «Как ей не холодно?»
Ей не могло быть холодно. Ей было страшно!
— Сделайте… кто-нибудь! Он же ее!.. — не унимался женский глас за решеткой.
Взобравшись на небольшой бугорок, Анна вжалась в земляную, покрытую наледью стену.
Медведь прыгнул.
Анна закрыла глаза.
— А-а-а-а! — донеслось.
Но зверь вдруг недоуменно замотал головой. Постоял и пошел прочь.
К маленькой Рике.
Теперь он шел иначе — медленно, точно в его приближении, во взгляде его исподлобья, в каждом косолапом шаге каждой из четырех его лап был некий церемониальный и тайный смысл.
Прилипшие к звериной решетке кавалеры в картузах, котелках и форменных шапках, дамы в шляпках и платках застыли, — неясное, ставшее неотвратимым, прорисовалось в очертаньях горы, в белоснежности снега, крошащегося с небес равнодушною манкой, в протяжном и крякающем крике черного ворона.
— Нет! Нет! Нет! — скомкал тишину Машин страх.
Неизвестный храбрец в штанах с лампасами вскарабкался на решетку.
Но его героичный поступок выявился запоздалым.
Кто-то высокий, в темном пальто уже спрыгнул с горы, подхватил на руки двухлетнюю Рику.
— Пшел вон! — бесстрашно и грозно громыхнул он на медведя.
Косолапый зарычал, ощерив желтую пасть. Ударил лапой.
Но Мир — а это был именно он — увернулся от удара так быстро, что Маша только заморгала глазами.
— Беги ко мне! — Мир вильнул к Анне.
Та не заставила себя ждать — она мчалась к спасителю. Тот ухватил ее на ходу, рванул к ограждению. Сидевший на заборе несостоявшийся герой в штанах с лампасами принял спасенных девочек Горенко.
Мир феерично перемахнул забор.
И был встречен громогласными аплодисментами.
— Мир, ты — герой! Настоящий герой!
— Оставь. Их все равно бы спасли. Ты читала в статье: у Ахматовой умерла сестра Ия. А эта — Рика. Просто ты так испугалась, и я подумал: лучше вытащить их, чтоб ты не страдала.
— Мир, ты такой молодец! Ты не побоялся!
— Мне нечего бояться, — сказал он. — Кроме одного, что однажды ты прогонишь меня.
— Я тебя никогда не прогоню!
— Обещаешь?
Он спросил это так серьезно, что у Ковалевой засосало под ложечкой.
Его «обещаешь?» было тяжелым, как скрижаль, на которой издал свои первые законы Господь.
И Маша спешно прикусила восторженный язык.
— Обещаешь? — с настойчивостью повторил Красавицкий.
«Что сказать?» — заныло испуганно.
Сказать «Нет» после «я тебя никогда» было нелогично и подло.
Сказав «Да», она даст вечный обет: жить с Миром — не в любви, так в радости и в горе…
До смерти!
