— Дмитрий, — ответил тот и, полоснув Машу отчаянным взглядом, усмехнулся ей криво. — А фамилию завтра в газетах прочтете.
Но Маша уже знала его фамилию.
«АННУШКА ПРОЛИЛА МАСЛО!»
Голова загудела.
«Рать» — («Нельзя, наверное, применять ее два раза подряд!»), — пытаясь справиться с нахлынувшим Знанием, ударила Машу в солнечное сплетенье.
А потом произошло то, из-за чего заклятие, кажется, окончательно утратило силы, не сумев сдержать выплеснувшуюся из Маши истерику.
— О боже! Боже! — запричитала она.
В тысячеголовой толпе Мария Владимировна увидела неповторимое, редкое, изумительно красивое лицо, — и выстроенную «Ратью» плотину бесстрастия прорвало.
— Катя! — заорала Маша. — Катя! Катя…
Она соскочила с коляски.
— Царь!!! — крикнул кто-то. — Царь-батюшка… Вон он!
По Фундуклеевской ехал царь.
Его лицо было пустым, отчужденным. Рядом с ним сидели две великих княжны.
Толпа накатила на Машу.
Сплющила, смяла, поволокла. Ковалева закатила глаза, проваливаясь во мрак. Небо над ней закружилось. А потом кто-то обхватил ее сзади, отбирая у всесильных объятий толпы, и она покорно и равнодушно обмякла, уступая ему свою жизнь и этот бой. Ее тело не понимало уже ничего, лишь слепо отмечало: теперь кто-то тащит его не хаотично, а упрямо и целенаправленно…
К спасению.
«Мир, — подумала она. — Это Мир».
Глава одиннадцатая,
в которой трамваи ведут себя неприлично
Многие думают, и я в том числе, что если бы не было преступления 1 сентября, не было бы, вероятно, и мировой войны и не было бы и революции с ее ужасными последствиями. Столыпину приписывают многократно повторенное им утверждение: «Только война может погубить Россию». Если с этим согласиться, то убийство Столыпина имело не только всероссийское, но и мировое значение.
— Где ты была? Даша объясняла, но я не поняла.
Катя стояла посреди круглой комнаты Башни, с банкой Машиного сухого варенья в руках.
Банка была наполовину пуста, поскольку в другой Катиной руке была ложка.
— Очень вкусно, — одобрительно облизнулась Дображанская. — Где ты это купила? Никогда ничего вкуснее не ела!
— В Прошлом, — ответила Маша. — Я была в Прошлом и купила в Прошлом варенье. Его сейчас не выпускают.
— Ты туда уже за продуктами бегаешь? — весело фыркнула Землепотрясная Чуб. — Хороша!
— Это вместо того, чтобы к экзамену готовиться! — по-матерински отчитала студентку Катя. — Мы ж специально освободили тебе целые сутки.
— Разве нам сейчас до экзаменов? — удивилась та. — Я была в 1911 году. Я нашла там… Я нашла…
«Рать», передозированная неуемной разведчицей Прошлого, обернулась отвратительной глухой тошнотой и давящей болью в затылке.
Но занявшее ее место Великое Знание могло поспорить с ней силой.
— Нашла? — Катерина оторвалась от гастрономических утех. — Ты искала свои корни в Прошлом? Разумно. Ты нашла там бабушку-ведьму?
— Нет.
— Тогда танцуй! — выпятилась на первый план Даша Чуб. — У нас землепотрясные новости!
— К тебе голос вернулся? — искренне обрадовалась Маша.
— Нет. Но мы спасены!
— Весы выпрямились?!!! — поверила Ковалева.
К сожалению, нет — она убедилась в том сразу.
Хотя, безусловно, показатель равновесия в руках Киевицы Марины стал еще немного ровней.
«Я права! Они показывают мне… Но как это сделать? Как убедить Катю с Дашей?»
— Катя нашла бабушку-ведьму! — отвлекла ее Чуб.
— Прапрабабушку, — поправила Катя. — Предположительно ведьму.
Дображанская медленно облизала варенье с ложки.
Ее новость явно не произвела на студентку-гуляку должного впечатления.
— Можно подробней? — сказала та сухо и вежливо.
— Я звонила Василисе Андреевне. — Оценив нежеланье студентки радоваться прежде времени весьма положительно, «предположительно ведьма» перешла к важным подробностям: — Есть ряд обнадеживающих фактов. Всех женщин в нашем роду обзывали ведьмами. Мужчины липли к ним как мухи. Хотя они были некрасивыми…
— Некрасивыми? — не могла не усомниться Маша.
— Просто уродливыми! Я в нашем роду — белая ворона. Это еще один факт. Но Василиса сказала: успех у мужчин — не доказательство. Многие в нашем роду гибли из-за несчастных случаев. Василиса сказала: и это не доказательство, проклятие можно наслать и на род слепых. И открытка на станцию Ворожба, где жила моя прапрабабушка Анна, — не доказательство. Точнее — доказательство косвенное. Ворожба названа так не случайно, там в XIX веке поселилось несколько ведемских семей. И все это взятое вместе выглядит обнадеживающе. Но главное — камея!
— Маша, сейчас ты упадешь!! — предупредила Землепотрясная Даша, почти минуту страдавшая от недостачи внимания к своей звездной персоне.
Но Демон запугал ее основательно. В контексте «Неужто вы думаете, что, победив, Акнир оставит Трех в живых?» нелюбимая Катя временно стала спасительницей, а утерянный голос был временно провозглашен проблемой второй.
Даша соскочила с дивана, желая посмотреть, как Маша будет падать.
Катя подошла к тонконогому бюро — постаменту книги Киевиц — и взяла помещенную ею рядом с символом власти находку.
— Василиса сказала: это уже не косвенное доказательство. Это улика! — горделиво улыбнулась «предположительно ведьма». — Не зря я тысячу баксов тетке за нее отдала! Тетя Тата точно в меня пошла, сразу смекнула и заломила цену.
— И что в ней такого? — серьезно спросила Маша.
— А ты на Катю в профиль взгляни! — предложила ей Чуб.
Катя старательно повернулась указанным местом.
Маша последовала прозвучавшему совету и заморгала измученными «Ратью» глазами.
— Брошке сто лет! — вставила свои пять копеек неугомонная Даша.
Но женский профиль, вырезанный на пожелтевшей кости, был точною копией тридцатипятилетнего профиля Екатерины Дображанской. Профиля, похожего на врезающуюся в память печать. Незабываемого. Неповторимого.
— Это брошь моей прапрабабки! — Катерина подняла прислоненный к книжным полкам фотопортрет в траурной раме, демонстрируя Маше снимок дамы с камеей. — За портрет еще триста долларов, — сказала
