Стихотворения и поэмы

Мы на окна взглянули:
на стекле два отверстия, окруженных лучами,—
две немецкие пули.
За окном пруд лежит.
                                      Над водой желтоватой
бьются гуси и утки:
немцы с берега их подстреливают из автоматов
и кричат в промежутки.
За окном —
                        птицы падают в воду, трепещут крылами
над водою проточной.
Немцы бьют и хохочут,
                                       трепещут и падают сами,
но стреляют, хохочут…

Вечером.
                  Хлеб хозяин нарезал, ужин мы поджидали.
Нам обмолвиться нечем.
«На сельхозвыставке
                                      в прошлом году
                                                                 был медалью
хлеб вот этот отмечен.
Погодите».
                      Старик наклонился, открыл половицу,
отодвинул корягу,
как ребенка, он поднял букет черноусой пшеницы,
развернул нам бумагу.
А в бумаге —
                        за что награжден он законно,
что поднялся из планов
смелый мастер орловской земли —
                                                               полевод из района
Тимофей Емельянов.
И сказал он, медаль о рукав вытирая:
«В поле выйти бы с нею!»
— «Выйдешь в поле», — сказал я.
— «Куда там, ведь ты удираешь…»
Я поднялся, краснея.
«Ты бы, дед, помолчал. Ты бы сам…»
— «Помолчи, больно прыток,
                                                     больно молод.
Ты к работе не знаешь еще как путем подойти-то,
серп держал или молот?»
— «Ты напрасно на нас. Мы вернемся, отец,
                                                                              дай собраться.
Мы осилим!»
                           — «Это так, но ведь немец не ждет,
                                                                                         он спешит издеваться,
видишь — поле убили, землю всю истоптали.
                                                                             Я старый, куда я,
поди — совладай-ка!»
Он ложку отбросил.
                                 Так и сидим мы, страдая.
«Ешьте», — просит хозяйка.
«Тятя,
                   не рви себе душу,
                                                   солдата не мучай,
он наш ведь, советский…» —
услышали мы
                           волнующий, чистый, певучий
                                                                                голос
за занавеской.
Тимофей Емельянов привстал,
                                                        приподнял половицу,
пшеницу запрятал,
бумагу с медалью обратно закутал в тряпицу.
Мы молчим виновато…

5

«Смотрите, —
                     прервал мои думы радист,—
                                                                     на виденье похоже…»
— «Это что там такое?»
Мы привстали и смотрим,
                                              и немец встревожился тоже,
вновь лишился покоя.
У домов показались четыре фигурки, и кружат,
и руками нам машут.
Мы ответили тем же,
                                       а сами — поближе оружье:
немцы там или наши?
Вот фигурки на нас прямо полем идут торопливо.
«Это женщины!»
                           — «Что ты!»
                                                 — «Видишь — в платьях».
— «Ну да, это вижу, вот диво».
                                                 — «Трюк немецкой пехоты!»
— «Да, а где куровод?»
                                         Оглянулись мы все — немца нету,
метров двести
отбежал он от нас в направленье к кювету,
что уходит к поместью.
«Стой! Назад!»
                             Он застыл, повернулся и снова
к нам, назад, потихоньку.