время своего приезда в Рим, в 1872 году, Гарибальди был не в ладах с правительством. Публика это очень хорошо знала. Знало и правительство. Но никому не было известно, с чем — с войной или с миром — идет старый диктатор, что еще более увеличивало тревогу ожидания. Со времен революции 48 года город не находился в таком возбуждении; Буквально весь народ высыпал на улицу. Невозможно описать энтузиазм, с каким был встречен Гарибальди. «Мы были, как сумасшедшие», — вот подлинное выражение участников. И настроение всей этой трехсоттысячной толпы, выраженное несколькими депутациями, резюмировалось словами: «Generate, che volete?» («Генерал, чего вы хотите?») Между тем войска, полиция — все это куда- то попряталось, исчезло, точно провалилось сквозь землю… Благоразумнее всего было устранить малейший повод к раздражению народа и положиться на благородство и великодушие старого республиканца, каким всегда был и оставался Гарибальди. Расчет оказался совершенно верным. Выйдя на балкон, Гарибальди сказал:
— Я хочу, чтобы день моего приезда в Рим был днем спокойствия.
И толпа, готовая на все, по одному его знаку мирно разошлась по домам».
Материальное положение Гарибальди в это время было очень скверным. Он был обременен большой семьей. От брака с Анитой у него было трое детей — Менотти, Риччиотти и Терезита. После 1866 года Гарибальди сошелся с Франческой Армозино, которая родила ему троих детей — Клелию, Розу и Манлия. Роза умерла. Двух других — Клелию и Манлия — Гарибальди горячо любил. Желая узаконить свой брак с их матерью Франческой, он долгие годы хлопотал о расторжении своего фиктивного брака с маркизой Раймонди, но ему удалось сделать это лишь в 1880 году. В том же году он обвенчался с Франческой. С большим трудом удавалось Гарибальди прокормить свою семью. Из-за расшатанного здоровья он не мог уже зарабатывать на жизнь, служа капитаном какого-нибудь корабля. Он продал было свою красивую яхту «Ольга» (подарок англичан во время лондонской поездки), но агент, взявшийся оформить это дело, сбежал с деньгами и бесследно скрылся… Пытался Гарибальди торговать гранитом своей Капреры, но ничего из этого не вышло. Жил он главным образом литературным трудом и написал, кроме своих «Мемуаров», четыре романа: «Клелия», «Кантони Волонтер», «Тысяча», «Поповское иго или Рим в XIX столетии». Критика очень отрицательно отнеслась к этим слабым в художественном отношении вещам. Понравились лишь отдельные главы чисто автобиографического характера. От материальной помощи, которую ему предлагали друзья, он отказывался. Наконец в самой Италии раздались возмущенные голоса, упрекавшие правительство в том, что оно равнодушно смотрит на страдания великого национального героя. 27 мая 1875 года в «Официальной газете» был напечатан текст нового закона, утвержденного обеими палатами: Гарибальди получил пятьдесят тысяч лир ежегодной пожизненной ренты и, кроме того, проценты с такой же суммы, списанной за счет государственного бюджета.
Но, несмотря на вопиющую нужду своей семьи, Гарибальди отказался от пенсии. Вот что он написал Менотти: «…Ты скажешь им, что эти 100 тысяч лир будут жечь мою грудь, как туника Несса[74]. Если я приму эти деньги, я потеряю сон. Мне все время будет казаться, что кандалы сжимают мои кисти, что руки мои обагрены горячей кровью… Каждый раз, как до меня дойдут вести о правительственных хищениях и страданиях народа, мне придется закрывать лицо от стыда. Приношу глубокую благодарность нашим друзьям и вообще всему парламенту. Что же касается этого правительства, которое добивается обнищания и развращения страны, то пусть оно себе ищет сообщников в другом месте».
Человек, в течение всей своей жизни дававший примеры поразительного бескорыстия и зарабатывавший себе на хлеб трудом своих рук, дал прекрасный урок стяжателям и продажным людям. К сожалению, ему не удалось долго выдержать характера. Он сильно нуждался, неумолимые кредиторы грозили описать его имущество… Спустя год умеренное министерство пало. Впервые к власти пришли «свои» — левые, радикалы — Манчини и прочие. Гарибальди искренно радовался этому событию, надеясь на осуществление многих демократических реформ. Министры Манчини и Никотера явились к Гарибальди и стали горячо доказывать, что теперь долг перед семьей обязывает его принять дар государства, вотированный парламентом (миллион лир и ежегодную пенсию в пятьдесят тысяч лир).
Скрепя сердце Гарибальди согласился… Но когда министры покинули его дом, окружающим показалось, что престарелый герой состарился еще на двадцать лет.
Принятая из нужды подачка терзала израненного героя, страшный неисцелимый яд начал жечь его. Какой позор! Он, свободный и независимый народный трибун, республиканец, решился брать деньги у правительства конституционной монархии! Да разве ему лично эти деньги нужны были? Он вел всегда чрезвычайно воздержанный образ жизни. Молоко, сухие фрукты, сыр — вот все, чем он обычно питался. Но у него была семья…
Как он и предчувствовал, его враги — клерикалы — воспользовались случаем и публично стали упрекать его за согласие принять пенсию. В радикальном лагере некоторые «принципиальные» республиканцы («пуритане») тоже выражали свое возмущение. Слухи обо всем этом сильно ранили сердце Гарибальди. Он продолжал вести прежний скромный образ жизни, щедро жертвуя деньги на всевозможные общественные и благотворительные цели.
Здоровье Гарибальди ухудшалось. Все его суставы были изуродованы страшной болезнью («обезображивающим артритом»), причинявшей ему мучительную боль. Он передвигался с огромным трудом и’ почти не покидал Капреры.
Лишь в 1878 году, несмотря на болезнь, он поехал в Рим и основал там «Демократическую лигу», изложив ее принципы в специальном манифесте.
К ужасу всех «умеренных», он снова категорически заявил о необходимости республики и перечислил в программе все свои демократические требования: провозглашение республиканского строя; всеобщее голосование; уничтожение присяги, привилегий, официального религиозного культа; федеральное устройство; замена прежних налогов единым прогрессивным; осушение болотистых мест, расчистка глухих дебрей и т. д.
Однако вскоре Гарибальди убедился, что и «левое» правительство при монархическом строе немногим лучше, чем все другие. Эти бывшие революционеры, пламенные энтузиасты в прошлом, теперь, очутившись на высоких постах, ни о каких реформах не помышляла и раболепно пресмыкались перед старым врагом Италии — Австрией.
Тогда Гарибальди обратился к своим избирателям с замечательным, глубоко искренним письмом:
«Капрера, 24 сентября 1880.
Моим избирателям 1-го района г. Рима
Дорогие друзья!
Мне очень больно, что я вынужден отказаться от депутатского звания. Сердцем своим я всегда буду с вами, до самой смерти. Но не могу я сейчас принадлежать к числу людей, издающих законы в стране, где свобода попрана, где закон практически служит только для того, чтобы гарантировать свободу иезуитам и врагам итальянского единства; того самого единства, ради которого по всей стране на полях битв рассеяны кости лучших ее сынов — в течение шестидесяти лет борьбы.
Совсем не о такой Италии я мечтал всю свою жизнь — не об этой несчастной внутри и униженной за границей Италии, ставшей жертвой самого гнусного элемента нашей нации. Я не хотел бы, чтобы мое молчание было истолковано как безмолвное одобрение непозволительного поведения людей, дурно управляющих нашей страной».
Последние два года своей жизни Гарибальди провел в тяжелых физических страданиях. Несмотря на протесты врачей и близких, он совершил поистине героическое усилие: больной и искалеченный, поехал в Палермо, на остров Сицилию, чтобы участвовать в торжестве шестисотлетней годовщины «Сицилийской вечерни».
«Хотим видеть Гарибальди!» — восторженно кричали тысячи людей, останавливая по пути поезд, в котором ехал их любимый герой. «Да здравствует наш отец, наш освободитель, герой двух полушарий, раненный под Аспромонте!» — кричал народ, заполнявший площадь Мессины. «Расступитесь! Мы хотим видеть нашего Гарибальди!»
Только близкие люди знали, чего стоило ему совершить эту поездку. Каждое движение вызывало
