Все это, конечно, выглядело по-идиотски, но было воспринято чрезвычайно серьезно и отразилось на изменении атмосферы в городе. Пострадали такие почтенные люди, как Вера Казимировна Кетлинская, которая была председателем комиссии Союза писателей по работе с молодыми авторами. Сняли заместителя директора Дома писателей Шагалова (сам директор был в отпуске), хотя он, казалось бы, был ни при чем: этот вечер был разрешен более высокими инстанциями.
Это происшествие сыграло очень значительную роль в жизни Сережи. После злополучного вечера Довлатова как писателя решили закрыть, что, собственно, и произошло.
Людмила Штерн:
— Вы, очевидно, не представляете себе, что литература, точнее, мои рассказы — это единственное, что имеет для меня значение… Меня совершенно никто и ничто больше в жизни не интересует.
«А женщины?» — хотела я спросить, но не решилась.
— Вы подумали сейчас, и зачем он мне голову морочит? — ответил на мои мысли Довлатов, и очень торжественно сказал:
— Я хочу, чтобы вы знали: я, кроме литературы, ни на что больше не годен — ни на политические выступления, ни на любовь, ни на дружбу.
(
Елена Довлатова:
В самом начале его творческой жизни ничто не предвещало такую печальную жизнь и незавершенность. Рассказы, написанные им в середине шестидесятых, позволили ему попасть в официальную программу вечера Дома писателей в 1968 году. Тогда пришло очень много людей, и вечер этот был большим событием. Казалось, что все будет прекрасно, мы были полны надежд. Как-то так всегда все начиналось хорошо, а заканчивалось очень плохо. Так было всю жизнь.
Валерий Попов:
Мы тогда готовились стать писателями и очень внимательно искали для себя достойный пример. Для нас им стала Вера Панова.
Помню, я увидел ее на премьере спектакля «Проводы белых ночей» по ее пьесе. Во время антракта в фойе ходила маленькая аккуратная женщина в сопровождении своей свиты. Казалось бы, ничего особенного в ней не было, но чувствовалось, что Панова источает какую-то невероятную невидимую силу. Что нас, молодых писателей, в ней привлекало? Во-первых, ее талант, ее литературная мощь, которая не вызывала никаких сомнений. Во-вторых, колоссальная внутренняя свобода и независимость. Панова, как настоящий писатель, понимала, что в литературе нужно постоянно делать подвижки, нужно все время говорить новое, нужно быть смелее, чем раньше, — иначе нет смысла писать. Ради этого она шла на самые опасные конфликты, считая, что без борьбы ей нельзя работать. Она умела не идти на поводу у власти, будучи лауреатом Сталинских премий, оставаясь в президиумах и комитетах. Панова ведь состояла в этой особой комаровской компании, которая создала себе отдельную несоветскую страну — страну успешных, талантливых, смелых и красивых людей. Я имею в виду Евгения Шварца, Анну Ахматову, актера Николая Черкасова. Вера Панова безусловно входила в этот особенный круг людей.
Валерий Воскобойников:
В те времена авторитет Веры Пановой был колоссальным. Когда ее парализовало, ей понадобились чтецы. Сын Веры Федоровны Борис Вахтин прекрасно знал Сережу, и, наверное, именно он предложил ему поработать у Пановой литературным секретарем. Довлатов должен был приезжать к ней два раза в неделю часов на шесть и читать вслух книги. Если я не ошибаюсь, за это он получал примерно сто рублей в месяц. Сережа очень ценил эту работу еще и потому, что ему с Верой Федоровной было необычайно интересно. Благодаря ей он перечитал огромное количество литературы, в том числе и философские труды, до которых, как он мне сам признавался, у него бы иначе вряд ли когда-нибудь дошли руки. Сережа удивлялся: как это Вера Федоровна не засыпает, слушая его чтение? Ведь многие книги (например, роман «Волшебная гора» Томаса Манна) довольно трудно воспринимать лежа. Кроме того, Вера Федоровна была в это время неформальным лидером в ленинградской литературе и человеком весьма оригинального ума. Здесь надо отметить, что у Сережи было одно не очень приятное качество: он обожал злословить и сплетничать. Это, кстати, уже в Штатах стало причиной его ссоры с глубоко порядочным человеком Игорем Ефимовым, который, будучи издателем, по сути дела, ввел Сергея в мировую литературу. Оставаясь у меня ночевать, Сережа мог несколько часов подряд рассказывать мне малоприятные вещи о своих ближайших друзьях (я представляю, что он им говорил обо мне!). Но про Веру Федоровну Довлатов не сказал ни одного плохого слова. Его уважение к ней было бесконечно.
Андрей Арьев:
В эту «роту людей», которые помогали Вере Федоровне после ее инсульта, входили в том числе и молодые литераторы: Сергей Довлатов, я, еще несколько человек. В основном мы просто читали для нее. Вера Федоровна уже не двигалась, она сидела в кресле. Большую часть времени она проводила в Комарово, в доме отдыха на первом этаже. Она была сторонницей размеренного, долгого и красивого чтения и выбирала соответствующую литературу: старинные романы, Льва Толстого, Томаса Манна, малоизвестные ныне книги, основательно описывающие русский дореволюционный быт.
В это же время она продолжала писать свою последнюю книгу «Мое и только мое», которую мы недавно переиздали, но работать в полную мощь ей, конечно, было трудно. Вера Федоровна была женщиной подвижной, решительной, любившей путешествовать, и ей, конечно, в силу ее натуры было особенно тяжело оказаться прикованной к креслу. Мы вместе с ее детьми и мужем, Давидом Яковлевичем Даром, старались отвлекать ее самыми разными разговорами, в том числе и о тогдашнем положении в литературе.
