первомайскую демонстрацию времен моего далекого детства — тепло, радостно, все смеются и кидают конфетти с серпантином. Пришлось остановиться.
Окружившей нас компании римлян мы показались чрезмерно легко одетыми, и они попытались укутать нас шарфами. Но нам, русским, было даже жарко, о чем мы с восторгом известили на смеси английского, итальянского и жестового универсального. Шарфов удалось избежать, зато пришлось выпить дымящийся кофе из термоса. Затем мы узнали, что обе — белла донны или даже беллиссима синьорины. Важное и, не побоюсь этого слова, правдивое заявление вызвало у нас большой интерес. Мы со Светой, не зная языка, столь добросовестно пытались вникнуть в подробности, что чуть было не пропустили судьбоносный миг.
Неожиданно в небе засиял салют, а в толпе одновременно открыли тысячи бутылок шампанского, пена из которых взвилась, словно волны в бескрайнем океане. Впервые в жизни я оказалась облита любимым напитком с головы до ног — не говоря о том, что мне протянули сразу несколько стаканчиков для потребления внутрь. Если верно, что, как встретишь Новый год, так его и проведешь, мое ближайшее будущее трудно представимо даже для меня самой… но трезвости, по крайней мере, ожидать не приходится.
В качестве завершающего штриха добавлю, что это был единственный раз, когда мы выскочили на улицу без визитки отеля и без карты. Вроде и убрели недалеко, однако город, преображенный праздником и темнотой, стал неузнаваем, а название гостиницы начисто вымылось из мозгов веселыми пузырьками. Мы крутились по одному и тому же пятачку, понимая, где находимся, но не в силах выбраться на нужную улицу. А сделать это требовалось поскорее — учитывая количество выпитого и тот факт, что в Вечном городе слабовато по части туалетов. Зато в какой-то миг добрый ангел вдруг подсунул дверь отеля прямо нам под нос — честное слово, пять минут назад ее там в помине не было!
Спали мы несколько часов, а в девять утра уже брели по городу — ведь это наш последний день в Италии, и мы не упустим ни минуты. Рим был пуст — даже окна и витрины исчезли, напрочь скрытые жалюзи. Лишь чернокожие работники коммунального хозяйства поливали улицы мощной струей воды из шлангов, сгребая таким образом мусор — его было по колено. Остатки собирала машина, похожая на экскаватор.
Зная лень итальянцев, я и не планировала на первое января музеев или магазинов, зато надеялась на церкви. Хоть какие-то из них должны быть в этот день открыты?
Первой нам попалась базилика Святого Климента — не самая популярная из достопримечательностей Рима, однако что-то про нее мне в путеводителе попадалось. Мы зашли внутрь. Дивной красоты интерьер, мрамор, мозаика — и только мы со Светой, словно и нет больше никого во всем мире. После недавней толпы — дивное ощущение.
Но вскоре появился мужчина лет сорока — невидный, в темном пальто. Он сел к органу — и невзрачное его лицо озарилось.
Я опустилась на скамью. Звучало что-то смутно знакомое, однако не такой я знаток, чтобы определить точнее. Если честно, мне чудилось — и в филармонии я не слышала исполнения прекраснее. Открылась дверь, легко процокали каблучки. Очень пожила дама в черной шляпке с вуалью, сопровождаемая седым словно лунь и прямым как стрела синьором, поддерживающим ее под локоток. Следом — одинокая женщина тех же лет с элегантными жемчугами (я почему-то уверена, что настоящими). Потом сгорбленный старичок с палочкой — да ничего подобного, с тростью. Органист перебирает клавиши, незаметно переходя от мелодии к мелодии, а они все прибывают и прибывают.
Но вот музыкант поднял голову и заиграл хорал. Присутствующие запели. Мне стало стыдно, будто я самозванкой пробралась в чужой дом. Не сговариваясь, мы со Светой встали и на цыпочках спустились по лестнице вниз.
Лишь там, в сводчатом таинственном подземелье, мы решились открыть путеводитель. Он бесстрастно сообщал, что верхний этаж являлся новоделом — двенадцатый век. Не правда ли, пустяки по сравнению с возрастом Галактики? Средний уровень, на котором мы сейчас находимся, — церковь четвертого века, а под нами нижний этаж, где в первом веке располагался храм Митры. Сохранился древний алтарь и руины пожара шестьдесят четвертого года. Просто шестьдесят четвертого — безо всяких цифр впереди.
Вот так я встретила Новый год. Ну а тринадцатого праздновала его уже дома, с родными и друзьями. Я рассказывала им о Риме и преподнесла каждому по вещице из венецианского стекла. Как я их выбирала, сообразуясь с характером конкретного человека, — отдельная история, боюсь оставшаяся в памяти продавца навечно. Однако результат того стоил.
Собственный день рождения, к сожалению, далеко не столь приятен, как рождение очередного года. Ибо солидное количество лет в новой эре скорее вдохновляет, я же лично, увы, давно не в силах радостно приветствовать прибавление к возрасту дополнительной единицы. Последний раз, если не ошибаюсь, энтузиазм по данному поводу посещал меня в семнадцать — ура, я взрослая, скоро стану студенткой. Уже в восемнадцать налетели тяжкие думы — старость на носу, а я еще ничего не сделала для вечности. С вечностью мы потихоньку разобрались, стараясь держаться друг от друга подальше, зато настроение стали портить зеркала — то, что я видела в них четверть века назад, куда больше соответствует моим представлениям о себе, чем нынешнее патологически сосредоточенное лицо с морщинами. Вроде и знаю, что человек не стареет одномоментно в миг переваливания через очередную дату, однако все равно наутро после дня рождения первым делом мрачно изучаю свое отражение — не изменилось ли? Что характерно, каждый раз обнаруживаю неутешительные признаки резкой деградации (а чего вы хотите после всего съеденного и выпитого накануне?).
Зато хотя бы раз в год есть повод собраться большой компанией друзей (не буду скрывать — скорее уж подруг), на общение с которыми в обычной жизни не всегда хватает времени. Первой обычно приезжает Галя — та самая, выбравшая много лет назад полусухую «Анакопию» под гречневую кашу и изучавшая сервировку стола для Большого Торжественного Приема.
Галя живет в пригороде, поэтому в студенческие годы после наших совместных походов в театр часто оставалась ночевать у нас с сестрой (мама тоже присутствовала в квартире, но обычно запиралась в своей комнате, и я ее теперь прекрасно понимаю). О, эти чудесные вечера, когда мы с девчонками спускались в подвальчик на Невском и приобретали там четыре бутылки «Ркацители» по рубль восемьдесят, причем почему-то стеснялись сдать пакеты в гардероб, а тащили их с собою в зал, смущенно позвякивая, к изумлению старушек-соседок. А дома Галя вынимала из сумки самое вкусное, что есть на свете, — фунтики с малиновым вареньем… мм… как истинный гуманист, даже не стану описывать это чудо, а то вы тотчас же, бросив книгу, заглотите все мучное и сладкое, находящееся в пределах досягаемости, а потом будете страдать от мук совести или, того хуже, обвинять меня.
«Вот, вчера испекла», — скромно сообщала подруга, и мы отправляли в рот тающие кусочки теста один за другим, не в силах остановиться, пока не изничтожали весь огромный кулек (ну, и спиртное заодно). После чего я обычно лежала на диване, не способная пошевелиться, что не мешало мне заливаться громким хохотом. Сестра Лена, на которую от выпивки вечно нападал жутчайший жор, поливала меня холодной водой с целью растормошить и заставить открыть банку кильки в томате (сама Лена, хоть и старше, этой сложной наукой не владела, способная исключительно проколоть маленькую дырочку в крышке, выдавливая потом через нее на хлеб острый соус), а Галя в босоножках на двенадцатисантиметровом каблуке зажигательно отплясывала канкан, пару раз даже расколошматив ногою люстру.
Мы с Леной, бесхозяйственные до предела, восхищались кулинарными талантами подруги вплоть до того дня, когда та однажды посмела явиться в наш дом без фунтиков. «Фунтики, где твои фунтики?» — не в силах снести разочарования, вопили мы, разевая рты, подобно голодным требовательным птенцам, и Галя со вздохом призналась: «Мама уехала на неделю в деревню, а сама я печь не умею».
Жизнь нас всех изрядно потрепала. Лена так удачно вышла замуж, что научилась не только открывать консервы, но и сверлить дрелью дырки в стене, ремонтировать смывные бачки, двигать тяжелую мебель и многое другое. Я уже не могу позволить себе наедаться на ночь, иначе утром не влезу в любимую юбку. Бедная Галя и вовсе заработала диабет — впрочем, предварительно освоив сложнейшее ремесло приготовления пищи не просто на «отлично», а на уровне высокого искусства. Каким мясом в ананасах она нас нередко потчевала… причем тут все без обмана — она жарила его самолично, на моих глазах, и
