группой солдат, тянущих за веревки, привязанные к балке.
Наиболее мощные требюше могли швырять камни весом свыше тонны, разрушая даже самые крепкие стены. Это была тяжелая артиллерия до-огнестрельной эпохи. На практике эту технику применяли для перебрасывания через стены чего угодно, в том числе мертвых животных для распространения эпидемий, а также отрубленных голов пленных, чтобы деморализовать неприятеля. Осадные машины имели большое значение, им даже давались характерные названия, такие, как «Дурной сосед» или «Боевой волк». Эта машина — до сих пор предмет споров и исследований, в особенности потому, что она считалась в определенном смысле инновацией, а не приспособлением, унаследованным от эпохи античности.
Баллиста — и здесь нам снова приходится проявлять осторожность с равноценной терминологией — представляла собой более крупную катапульту либо оружие, напоминающее огромный арбалет. Ворот или скручивание инициировали метательную силу, обеспечивающую выстрел тяжелой стрелой или другим снарядом. В отличие от упомянутых выше машин, это оружие предназначалось для поражения живых мишеней. Хронист, описывающий осаду Парижа в 885 году, утверждает, что в одном из эпизодов сразу семь человек были насажены на стрелу, словно на огромный вертел, после выстрела баллисты.
Пушки стали использоваться в начале XIV века. Одно из ранних описаний найдено в манускрипте 1326 года, представленном Эдуарду III. Форма пушек поначалу была вазо- или бочкообразной, а потом довольно быстро приобрела более привычные очертания. Хотя пушки использовались и на полях сражений, со временем они стали, главным образом, применяться при осадах крепостей, поначалу вместе с требюше, а потом полностью вытеснив последние. Самые большие пушки, вроде «Безумной Марго» в Генте (клички и прозвища требюше перешли и к пушкам), достигали веса 36 000 фунтов (свыше 14 т). Причем, самые большие — не означало «самые точные». К XV веку богатые монархи применяли в осаде городов и замков целые батареи более или менее стандартных орудий. Какое-то время многие укрепления не могли устоять против артиллерии. Конец Столетней войны отмечен рядом быстрых и удачных осад. За период с 1449 по 1450 г. их произошло около шестидесяти, в них французы весьма успешно применяли пушки. Однако значение пушек не следует переоценивать: только что упомянутый пример Франции может считаться успешным в равной степени и по политическим причинам. Постепенно военные инженеры и архитекторы разработали новые системы укреплений, способные эффективно противостоять артиллерийскому обстрелу. Осады, тем самым, продолжали оставаться довольно длительными предприятиями. Не стоит также забывать, что все описанное выше оружие часто применялось и осажденными против осаждающих.
Подкопы также таили в себе большой риск и опасность, однако были наиболее эффективным средством осады. Под замком или городской стеной рылся туннель, обычно направленный к самому основанию башни. Когда все было готово, деревянные балки, поддерживающие потолок туннеля, поджигались — это приводило к обрушению башни или участка стены. Защитники пытались отыскать подкопы, расставляя на стенах сосуды с водой: волнения и рябь на поверхности воды свидетельствовали о том, что внизу неприятель ведет подкоп. Осажденные в ряде случаев вели контрподкопы, чтобы упредить врага, тогда под землей разгорались схватки. Вообще, подкопы являлись для защитников настоящим бичом, и те их очень опасались. Когда в 1359 году кастеляну замка Кормиси неподалеку от Реймса показали вырытый англичанами подкоп под главной башней, то он тут же капитулировал. Бертран де Борн высмеивал Филиппа Августа за то, что французский король повсюду возил с собой инженеров — де Борн считал, что это не по-рыцарски, — и тем не менее Филипп оказался одним из наиболее успешных полководцев Средневековья, заслужив славу за большое искусство в организации подкопов.
Хитрость и вероломство тоже играли немаловажную роль в осаде крепостей. Людовик VIII подкупом склонил к сдаче удерживаемую англичанами крепость Ла-Рошель в 1224 году. Около 1342 г. Бертран дю Геслен с небольшим отрядом захватил у англичан замок Фужер при помощи хитроумной уловки — французы притворились дровосеками, которые принесли в замок хворост. Этот эпизод иногда преподносят и так, будто Геслен вместе с товарищами переоделся в женское платье и в таком облачении проник через ворота. Подобными уловками пользовались весьма часто. Среди других хитростей — имитация похорон (при этом в гроб укладывали рыцаря в доспехах и с оружием) или процессий духовных миротворцев; эти люди устраивали нападение на стражу у ворот и потом открывали их, чтобы впустить вооруженный отряд нападающих.
Блокада являлась наиболее длительной по времени операцией и по своим мрачным последствиям была сравнима со штурмом. Осады, тянувшиеся долгие месяцы, лишь усугубляли мрачный настрой осаждающих, вынужденных терпеть лишения, голод, болезни, переживать гибель товарищей и долгую разлуку с родным домом. Горечь и гнев приобретали еще более уродливые черты, если им было во что выплеснуться. Условия, в которых пребывали осажденные, были не лучше. Как мы вскоре увидим, их вынужденное заключение также приносило бесчисленные беды. Грандиозная и героическая оборона Рочестерского замка в Кенте в 1215 году завершилась, когда у защитников кончились припасы. Прикончив последнюю лошадь, они спустя некоторое время вынуждены были сдаться. Голод вынудил Фаэнцу сдаться Фридриху II в 1242 году после восьмимесячной осады.
Согласно наблюдениям Гийома Бретонского в 1220-е гг., «
Гарнизоны могли попытаться прорвать осаду или блокаду путем дерзких вылазок. Здесь предпочтение отдавали кавалерии, при этом осаждающие могли держать наготове и собственную конницу на случай такого развития событий. Полномасштабные вылазки производили впечатляющий эффект, что, например, доказал Симон де Монфор в 1213 году при осаде Муре. В той же мере подобные вылазки могли оказаться и провальными, как случилось при Тельбуре, на западе Франции, в 1179 году, когда осаждающее войско Ричарда I обратило в бегство отряд защитников, совершивший вылазку, и вместе с отступающими ворвалось в город через раскрытые ворота. Вылазки чаще преследовали более скромные цели: раздобыть провизию для осажденных, чтобы дать им возможность дольше продержаться.
Затраты на осадную операцию всегда были велики, зачастую настолько, что требовали определенного напряжения национальной экономики. Генрих III собрал огромные материальные ресурсы для осады Кенилуорта в Уорикшире в 1266 году, в т. ч. осадные машины, построенные в Дин- Форесте[20], и башню белфруа из Глостера; семьдесят тысяч тяжелых арбалетных стрел из Лондона, Линкольна и других городов; триста связок стрел из Суррея и Сассекса; четырнадцать повозок для вина и, помимо прочего, даже кита для обеспечения войска мясом. Всего же затребованные материалы и провизия для обеспечения осады истощили доходы десяти графств, шерифы которых оказались неспособны внести какие-нибудь средства в государственную казну в 1267 году. За время длительного правления Генриха этот год оказался едва ли не самым худшим в финансовом отношении. Подобная концентрация усилий (в вышеупомянутом случае — на полгода) вполне могла вызвать настойчивые требования осаждающих к достойной компенсации их лишений. Обе стороны при Кенилуорте оказались настолько истощены осадой, что гарнизон довольно легко отделался: после согласования условий сдачи крепости ему разрешили беспрепятственно уйти.
Осады довольно часто принимали большой размах, как в случае с Кенилуортом. Осада Шато-Гайара (1203–1204) продолжалась почти шесть месяцев; осада Кремы (1159–1160) — семь месяцев; Милана (1161–1162) — десять месяцев; а Монтрей-Белле (1149–1151) — почти три года. То, что осады могли превратиться в столь суровые и затяжные кампании, не просто свидетельствует, насколько велика была ставка на них в военно-политической стратегии эпохи, но также отражает непростую дилемму кастеляна, поставленного перед трудным выбором. Если он станет держать замок слишком долго, то его риски удвоятся: нежелание поскорее договориться с осаждающими могло закончиться суровым заточением или смертью в случае захвата замка, а слишком быстрая сдача могла навлечь обвинение в государственной измене и, следовательно, неминуемую казнь. В 1453 году герцог Норфолк заявил: «
