XI
18 октября состоялось торжественное открытие гигантского, в стиле Пиранези, памятника Битвы народов под Лейпцигом. Он ярко отразил основные черты искусства рейха массивность, величественность, самолюбование. Кронпринц отсутствовал: он попал в немилость из-за своих попыток гальванизировать оппозицию политике мира, проводимой канцлером, и коротал время в охотничьей хижине под Хупфребе, в Форальберге.
Вильгельм вновь изменил свою позицию — он стал заверять австрийского начальника Генштаба, что коль скоро дело дойдет до военных действий, тот может положиться на Германию. Он недавно говорил с Мольтке, и тот согласился с тем, что Австрия теряет свой престиж из-за отказа предпринять акцию против Сербии, постепенно утрачивает право называться великой державой. Буквально кайзер заявил своему собеседнику следующее: «Я с вами. Прочие (державы) не готовы, они не вмешаются. За несколько дней вы возьмете Белград. Я всегда был за мир, но всему есть предел. Я много читал о войне и знаю, что это такое, но в конце концов возникает такая ситуация, при которой великая держава не может ограничиться ролью наблюдателя, а должна взяться за меч».
До начала торжеств под Лейпцигом кайзер проходил курс лечения на курорте Бад-Зальцбрунн, затем отправился в богемское поместье Франца Фердинанда Конопиште. Монархи выезжали на охоту и вели доверительные беседы. Судя по всему, воинственный пыл у кайзера к тому времени иссяк — как это уже неоднократно случалось. Во всяком случае, покидая три дня спустя Вену, он послал императору вполне благодушное письмо, где благодарил его за гостеприимство, восхищался прелестями флоры и вспоминал охоту на фазанов. Из высказываний кайзера можно было понять, что он против жестких мер в отношении Сербии до тех пор, пока не будут исчерпаны другие приемы для привлечения ее в свой лагерь — денежные субсидии, обучение военных кадров, торговые преференции. Конечно, если сербы не поймут, — заявил он австрийскому министру иностранных дел Берхтольду, — тогда по ним надо ударить. Для подкрепления сказанного Вильгельм коснулся рукой эфеса своей шпаги.
В дискуссии была затронута русская тема. Берхтольд сказал, что он за возрождение Тройственного союза Германии, Австрии и России и считает разумным привлечь к нему англичан. Вильгельм ответил, что сам был воспитан в традициях союза, но вынужден признать, что после смерти Александра III перед ними уже другая Россия, ею правят совсем другие люди, а царское окружение стремится нанести поражение Германии. Поэтому Вильгельма ныне не столь уж волнует проблема, что станется с монархическими принципами, которые ему некогда были столь дороги. Ему все равно, что случится с Россией, она отдалилась от Германии. В словах прослеживается влияние славяноненавистников, которые составляли ближайшее окружение кайзера. К ним относились Мольтке, Ягов, Шиман и даже Бетман. Известно, как последний объяснил нежелание сажать новые деревья в своем поместье Гогенфинов: он не хочет, чтобы их тенью наслаждались русские; забавно, что именно так и случилось после 1945 года! К слову сказать, подобной паранойи насчет русской экспансии не были чужды и англичане: в конце XIX века им казалось, что русские вот-вот вторгнутся в Индию.
XII
28 октября 1913 года в Германии разразился новый скандал. Его масштабы грозили достигнуть уровня истории с интервью «Дейли телеграф». События развернулись в Эльзасе, со всей очевидностью обнаружив степень нелюбви и недоверия, которые Вильгельм испытывал к жителям недавно приобретенной провинции рейха. Все началось с того, что во вполне законопослушном городке Цаберн двадцатилетний лейтенант местного гарнизона, барон Гюнтер фон Форстнер разрешил своим солдатам применять оружие в случае стычек с местными жителями. Эльзасцев он назвал «лягушатниками» — это оскорбительное прозвище, кстати сказать, было категорически запрещено употреблять в гарнизонах, расположенных в провинции. Новобранец из местных услышал это словечко из уст офицера и рассказал об этом землякам. Кампания гражданского неповиновения охватила весь город. В адрес виновника посыпались всевозможные ругательства, самым мягким из которых было «беттшиссер» — так в Германии называли страдающих недержанием мочи во сне, и в данном случае определение было точным — этот офицер по пьянке действительно имел обыкновение мочиться под себя. Военные и гражданские власти повели себя крайне нелепо, арестовав около полутора десятков горожан.
Подспудно конфликт зрел давно. Эльзас не растворился в рейхе, став в 1871 году его провинцией. Отчасти это объяснялось тем, что берлинские власти, вместо того чтобы бережно отнестись к самобытному укладу жизни региона (французы так и поступали), рассматривали землю как завоеванную добычу. Там дислоцировалась почти шестая часть всей германской армии, причем если местные жители в подавляющей своей части были католиками, то солдат туда посылали из протестантских регионов — чтобы не было братания. Города и поселки Эльзаса приобрели облик военных гарнизонов. Одним из таких был и Цаберн, или по-французски Савернь. Там уже в течение четверти века стоял прусский пехотный полк. Ситуация была ничуть не хуже, чем в других местах, может быть, даже немного лучше, но горючего материала накопилось предостаточно.
Надо сказать, что ситуация в Цаберне довольно быстро нормализовалась. Командир полка полковник фон Рейтер решил подать в отставку, формально — по состоянию здоровья. Это вроде бы удовлетворило публику. Но тут вмешался сам кайзер — и пожар полыхнул с новой силой. Вильгельм не нашел ничего лучшего, как отклонить прошение Рейтера об отставке и вернуть его в Цаберн. Военные, почувствовав поддержку сверху, окончательно распоясались: полицию заменили армейские патрули, последовали новые аресты. В числе задержанных оказался местный судья, который имел безрассудство выразить сомнение в правомерности действий военного командования. Вильгельм дал понять, что все это происходит с его санкции. Налицо было явное нарушение законности. Даже сам губернатор провинции граф Ведель счел, что военные зашли слишком далеко: «Если бы такое случилось в коренных землях рейха, то даже самые миролюбиво настроенные жители стали бы протестовать». Губернатора поддержал Бетман-Гольвег. Он потребовал увольнения Рейтера и чистки в офицерском составе гарнизона канцлер стремился упредить намеченное обсуждение инцидента в рейхстаге.
Вильгельм отказался уволить Рейтера, не разрешил провести объективное расследование поведения военных. Бетман пошел на попятную (типичный для него поступок), хотя был убежден, что речь шла о явном нарушении конституционных норм. Он опасался, что отставки могут принять массовый характер, а если бы со своего поста ушел и Ведель, то он оказался бы единственной мишенью для критических стрел. И тут вновь заявил о себе Вилли Маленький: он потребовал отставки канцлера и послал телеграммы солидарности Рейтеру и военному губернатору Эльзаса генералу Деймлингу, прославившемуся своими «подвигами» в Африке. Кронпринц употреблял такие выражения, как «наглость цабернского плебса», «отбить у туземцев охоту к таким вещам», «задать им, чтобы тошно стало». Социал-демократ Людвиг Франк, которого трудно было заподозрить в недостатке патриотических чувств (в начале войны он пошел добровольцем на фронт и вскоре погиб), подверг кронпринца в рейхстаге резкой критике. Бетман-Гольвегу пришлось взять наследника престола под защиту. Вильгельм имел крупный разговор с сыном, отметив, что тот должен быть благодарен Бетман-Гольвегу, а не заниматься интригами против него. Дело кончилось тем, что кронпринц лишился должности полкового командира. Канцлер между тем решил спустить все дело на тормозах, представив Цабернский инцидент как внутреннее дело военных. Он заявил вдобавок, что в любом случае «нельзя терпеть посягательств на то, что представляет и символизирует собой власть монарха». Другими словами, армия это нечто священное и неприкосновенное. На рейхстаг эта риторика не подействовала: Бетман-Гольвегу был вынесен вотум недоверия. Практического смысла это не имело, по закону отправить канцлера в отставку мог только кайзер.
Принца Вильгельма перевели в Берлин и пристроили в Генштаб — так за ним легче было уследить. Прощальное выступление принца перед офицерами своего бывшего полка дало обильную пищу для левых органов печати. В начале 1914 года к Вилли Два был прикомандирован политический советник, барон фон Мальцан. Предполагалось, что он позаботится о том, чтобы мнение кронпринца совпадало со взглядами
