Бигелоу пишет:
«Его интересовали только военные игры, и больше ничего. Поскольку я только что приехал из Америки, то меня сочли если не индейцем по крови, то по крайней мере знатоком обычаев и приемов краснокожих. Уже во время нашей первой встречи мы всласть наговорились о Фениморе Купере, Зверобое, Чингачгуке, а ко второй я приготовил принцу Вильгельму подарок — индейский лук с фестонами и связку стрел с затупленными концами… Как только Вильгельм II овладел этими бесценными сокровищами, он сразу же предложил сыграть в войну ирокезов с белыми поселенцами. Мы назначали себя членами Древнего и Почетного Ордена Краснокожих, а всех остальных объявили бледнолицыми врагами. В качестве таковых оказались представители чопорной прусской аристократии, и нам доставляло неимоверное удовольствие гоняться за ними среди кустов большого парка, хватать их за волосы, привязывать к стволам деревьев и затем расстреливать из лука — последнее, разумеется, понарошку… Моему бедному мальчишескому мозгу пришлось немало потрудиться, выдавая сведения об обычаях аборигенов Верхнего Миссури и Рио-Гранде. Приобретя репутацию эксперта в этой области, я уже не мог остановиться, ибо признаться в том, что я никогда в жизни не видел живого индейца, означало бы потерять весь мой авторитет при дворце».
В парке стоял макет корабля в натуральную величину. Мореплавание — это было нечто английское, и Викки наряжала своих сыновей в матросские костюмчики, стараясь привить им любовь к морю и морским судам. Мальчики охотно изучали искусство управления парусами и радовались каждой возможности совершить круиз на «Устане» (иначе, «Королеве Луизе») — небольшом паруснике, подаренном некогда «королем-матросом» Вильгельмом IV Фридриху Вильгельму III.
Бигелоу вспоминает:
«Одно из наших главных развлечений состояло в управлении маленьким парусником. Это была точная копия трехмачтового линейного корабля — издали он казался судном из эскадры Роднея или Нельсона»,
— хотя по своим размерам корабль был не больше обычного буксира.
Бигелоу продолжает:
«На этом игрушечном фрегате мы охотились за воображаемыми пиратами, под присмотром какого- нибудь мичмана лихо спускали и поднимали паруса, с мальчишеским задором управлялись с миниатюрными пушечками — как на настоящей войне. Вильгельм был в восторге, и не будет преувеличением сказать, что эта игрушка стала праматерью его будущего большого флота».
Еще одной забавой была игра в футбол во дворцовых покоях. Как свидетельствует тот же Бигелоу, «в сырую погоду мезонин дворца превращался в футбольное поле, после неудачного удара из оконных рам со звоном вылетали разбитые стекла. Достопочтенный доктор Хинцпетер неоднократно свистящим шепотом предупреждал меня, чтобы я был осторожнее в единоборстве с принцем и не повредил ему больную руку, но я обычно забывал об этом предупреждении, поскольку Вильгельм играл вполне на равных».
Любили играть в прятки среди декораций и сценического оборудования театра Фридриха Великого в Новом Дворце. Бигелоу не считал, что Вильгельму требовалась какая то особая опека: «Принцам не меньше, чем мне, надоели назойливые наставления Хинцпетера».
Бигелоу рисует несколько более гармоничную — по сравнению с позднейшими воспоминаниями Вильгельма картину отношений в родительской семье, и в частности отношений между ним и матерью. Американцу показали художественную мастерскую Викки, и ему запомнились не картины, а то восхищение, которое они вызывали у ее сына. Лицо Вильгельма прямо-таки загоралось от радости при появлении матери, и вообще «отношения между родителями и детьми вряд ли могли быть лучше, чем в те времена, когда я был их гостем в Сан-Суси». Сверстников Вильгельма неизменно угощали чаем со сладостями. Бигелоу запомнилось, как трепетно принц относился к кулинарным талантам своей матери; однажды они по-настоящему поссорились, когда американский гость бесцеремонно заявил, что именно его мать готовит лучшие пудинги в мире. Поведение наследника, замечает Бигелоу, было «естественным и доброжелательным». Фриц и Викки со своей стороны всегда находили доброе слово «для каждого из маленьких гостей», каждого одаривали улыбкой.
Бигелоу вспоминает и случаи, когда Викки не могла удержаться от антинемецких выпадов, если младшие члены семьи вели себя за столом неподобающим, по ее представлениям, образом. Однажды дочери начали макать свое печенье в чай. «Принцесса прямо-таки взвилась: „Перестаньте сейчас же! Эти отвратные немецкие привычки — только не за моим столом!“ закричала она».
V
Воспоминания Вильгельма об отце были отягощены нелегкой историей их отношений. Фриц испытывал к сыну ревность, считая, что тот хочет занять трон, который по праву должен перейти к нему после смерти престарелого Вильгельма I. Последний, однако, не торопился расстаться ни с этим светом, ни со своей короной и, в свою очередь, подозревал Фрица в том, что тому не терпится увидеть его в гробу. Холодное, мягко говоря, отношение первого кайзера к Фрицу тоже наложило свой отпечаток на мнение молодого принца Вильгельма: если его обожаемый дед-герой так относится к своему сыну, то, значит, тот, его собственный отец, далеко не безгрешен. Но все это пришло позже, в детские годы в их отношениях царила идиллия. Фриц неизменно брал с собой старших детей, Вильгельма и Генриха, в поездки по храмам и прочим памятным местам Пруссии. Так они познакомились с соборами Бранденбурга и Магдебурга, с развалинами монастырей Хорина и Ленина. Вильгельм сопровождал отца в поездке в Рейнсберг. Фриц захотел выяснить состояние небольшого дворца, который когда-то Фридрих Великий построил для себя. По пути они побывали на месте сражения при Фербеллине, где Великий Курфюрст нанес решающее поражение шведам, чем устранил опасность экспансии со стороны северного соседа, которая нависала над Бранденбургом со времен Тридцатилетней войны. В Вюстрау они осмотрели гробницу лучшего кавалериста в армии Фридриха Великого, генерала Цитена.
Вильгельм часто говорил о том, как он обожает своего знаменитого предка — Фридриха и как он печется о его памяти. Этому несколько противоречит тот факт, что он без колебаний распродал обстановку рейнсбергского дворца, чтобы оплатить расходы на свои археологические раскопки в Ахиллейоне на острове Корфу. Но это так, к слову. Вернемся к его отцу. Фриц выступил инициатором создания семейного музея в замке Монбижо в Берлине, который был центром придворной жизни при матери Фридриха Великого, Софии Доротее. Речь шла не просто о стремлении увековечить память о семье Гогенцоллернов; Фриц предвидел создание нового германского рейха и хотел подчеркнуть, что его здание опирается на глубокие исторические корни. Он любил показывать сыну книгу с роскошными иллюстрациями, где были изображены реликвии Священной Римской империи, хранившиеся в Вене. Будь его воля, он бы вернул их в Нюрнберг.
В 1870 году Фриц поручил трем своим друзьям-художникам разработать символику будущего Второго рейха. Ему понравился проект, выполненный графом Харрахом: он был выдержан в средневековом стиле. Унаследовав отцовскую корону, Фриц предложил именовать себя Фридрихом IV, чтобы подчеркнуть преемственную связь с императорами Священной Римской империи. Именно он выступил с идеей установить в Белом зале Берлинского замка, где должно было состояться первое заседание рейхстага объединенной Германии, старый коронационный трон, находившийся в Госларе. Эта странная идея немало напугала либералов, включая и его личного друга, писателя Густава Фрейтага.
Именно по инициативе Фрица (а вовсе не Вильгельма, как порой утверждается) началось возведение Берлинского собора — здания претенциозного, гигантских размеров, занявшего место снесенной ради этого церкви, построенной знаменитым Карлом Фридрихом Шинкелем (правда, то было не
