родители принца «находят решение кабинета нелепым, ужасным и бог знает еще каким»; на самом деле, считал он, Фриц просто завидует сыну, а Викки прямо-таки кипит ненавистью к нему и полна злобы на железную волю канцлера: все дело в том, что она никак не может смириться с неудачей своих попыток выдать дочь за Баттенберга.
Зимой 1886/87 года Вильгельм еще раз посетил Вену и вновь стал завсегдатаем заведения фрау Вольф. От него, видимо, укрылось то обстоятельство, что хозяйка борделя была осведомительницей на службе у принца Рудольфа, а тот подробно информировал о похождениях почетного гостя австрийского военного атташе в Берлине, полковника Штейнингера. Согласно этой информации, Вильгельм в подпитии «неуважительно» отзывался об императоре Франце Иосифе, еще хуже — о Рудольфе, называя его «тщеславным эстетом, гоняющимся за дешевой популярностью, личностью бесхарактерной и объевреившейся». По донесениям, он предрекал австрийскому государству скорый крах и заявлял, что провинции с немецкоговорящим населением войдут в рейх, а Габсбургам останется одна Венгрия. Рудольф сообщал и о том, что сам слышал от Вильгельма: «Он говорил, что ему нравится с нами охотиться, что мы хорошие ребята, только безнадежно обабившиеся эпикурейцы». Высказав вдобавок еще нечто нелицеприятное о родителях Рудольфа и его жене, гость «по завершении своей высокоморальной проповеди удалился в компании двух грязных шлюх». Рудольф добавлял, что владеет письмом, адресованным немецким принцем фрау Вольф, которое свидетельствует не только о полной беззаботности принца, но и об отсутствии у него всякого такта.
Можно сказать, что Вильгельм в эти годы испытывал на себе сильнейшее влияние двух личностей — Вальдерзее и Герберта Бисмарка. Каждый тянул его в свою сторону: один — на конфронтацию с Россией, другой — на то, чтобы сохранять хорошие отношения с ней — в духе старой прусской внешней политики. Поучения Герберта слегка притупили расистские предубеждения Вильгельма, но жажда военных подвигов и славы — то, чем сумел насладиться его отец, — толкала его в сторону антирусского курса Вальдерзее. Тот уверял его, что вовсе не нужно начинать войну против России — она сама попадет в западню, которую ей приготовят немцы; просто следует укрепить немецкую армию, и русские воспримут это как повод для агрессии. Вильгельма этот сценарий вполне устраивал.
ГЛАВА 6
ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ
I
В январе 1887 года у кронпринца Фрица охрип голос, воспалилась гортань. Личный доктор Август Вегнер лечил кронпринца от простуды, но болезнь не проходила, и он решил проконсультироваться со специалистом. Профессор медицины (и тайный советник) Карл Герхардт, обследовав пациента, сделал вывод — налицо признаки раковой опухоли. Он попытался удалить обнаруженный узелок с помощью петли из тонкой проволочки. Позднее между медицинскими авторитетами разгорелась яростная дискуссия по поводу того, правильно ли лечили кронпринца. Один из них — англичанин Морелл Маккензи — выдвинул против Гебхардта обвинение: именно такое грубое вмешательство привело к тому, что опухоль из доброкачественной стала злокачественной, тем более что Гебхардт, по его мнению, орудовал «щипцами и острой кромкой чайной ложки» как деревенский коновал. Мнение Маккензи поддержал и другой видный отоларинголог, сэр Феликс Симон, выходец из семьи немецких евреев, принявший британское подданство.
На консультацию к принцу был приглашен врач, некогда занимавшийся детскими отитами Вильгельма, ныне — президент союза немецких хирургов, — профессор Бергман. По своим воззрениям он был либерал, считался приятелем Фрица, и его никак нельзя было заподозрить в желании навредить больному. Между тем такие подозрения в обществе возникали, кое-кто считал врача пешкой в руках Вильгельма, якобы спешившего побыстрее отправить батюшку к праотцам. Все это, конечно, не более чем досужие домыслы.
Во всяком случае, Бергман тоже пришел к выводу о злокачественном характере опухоли и рекомендовал немедленную операцию. Вильгельм впоследствии утверждал, что речь шла об удалении только пораженной голосовой связки, отнюдь не всей гортани. Надо сказать, что к тому времени хирургия достигла значительных успехов: в середине столетия стали применять методику вживления в горло дыхательной трубки — канюли, а в 1873 году в Вене немецкий хирург Теодор Биллрот произвел первую операцию по полному удалению пораженной раковой опухолью гортани — трахеотомию. Пациент через три месяца выписался в удовлетворительном состоянии; правда, вскоре проявились метастазы.
Подлинный характер болезни кронпринца постарались скрыть от общества. Официально было объявлено, что он сильно простужен и нуждается в лечении и отдыхе. К середине мая, когда Фриц вернулся в Берлин после краткого пребывания на курорте в Эмсе, для каждого, кто был более или менее посвящен в дела двора, стало ясно: речь идет о чем-то гораздо более серьезном. Бергман был настроен оптимистично: он считал, что достаточно будет удалить опухоль, не прибегая к более радикальному вмешательству. Возможно, он был прав. Другие врачи были убеждены — необходимо удалить всю гортань, хотя операция довольно рискованная.
16 мая на консилиуме было решено пригласить еще одного специалиста — Морелла Маккензи. Маккензи, получивший образование в Германии, имел репутацию ведущего отоларинголога Европы, он был автором учебника по болезням гортани.
В Англии он был известен как решительный противник хирургического вмешательства, но знали ли об этом в Германии — далеко не очевидно. Одним из мотивов, побудивших немецких специалистов пригласить своего британского коллегу, было то соображение, что к мнению врача-шотландца принц- англофил и его супруга прислушаются. Они были правы. Викки немедленно отправила телеграмму матери с просьбой прислать Маккензи как можно быстрее. Без него она не могла решить, соглашаться ли на операцию. Королева послала своего личного врача сэра Джеймса Рейда к Маккензи домой, на Харли-стрит, 19. Почти одновременно Маккензи получил телеграмму от немецких коллег, в которой имя больного не упоминалось, но Маккензи все уже знал от посланца королевы. В тот же день о медицинских проблемах кронпринца были оповещены кайзер и канцлер. Для Бисмарка, конечно, новостью это не явилось.
Канцлер, подобно Маккензи, был против операции — по соображениям, не имевшим ничего общего с медициной. По его мнению, иностранцы не имели права решать судьбу немецкого кронпринца. Трудно сказать, кого он имел в виду — шотландца Маккензи или Бергмана, российского подданного? Скорее всего, пожалуй, кронпринцессу-англичанку. Между тем изменившийся голос Фрица вызывал разные толки. К середине 1887 года всем уже было ясно, что кронпринц серьезно болен.
17 мая на очередном консилиуме Бергман предложил новый вариант операции — не полное удаление, а глубокое рассечение тканей гортани, что должно было, по его мнению, остановить распространение опухоли. Немецкие коллеги согласились с его предложением, и даже Викки на следующий день была готова дать хирургу зеленый свет. Но тут явился Маккензи: 19 мая он выехал из Лондона (в спешке забыв захватить свои инструменты) и 20-го был в Берлине. Викки к этому времени уже определила помещение, где должна была произойти операция, из госпиталя «Шарите» готовили к отправке операционный стол. Прибывший шотландец спутал все карты хирургов, буквально «вынув скальпель у них из рук». Его аргументом была статистика: проведено всего 22 операции такого рода, при этом 27 процентов пациентов умерли на операционном столе, а 55 процентов не прожили после нее и двух лет. Только двое перешли через этот рубеж. Бергман оспорил эти данные. По его мнению, процент выживших был больше. Но его голос как-то потерялся.
Маккензи обследовал пациента, голос которого был уже едва слышен — «не громче шепота». С помощью оказавшихся под рукой инструментов шотландец вырезал кусочек ткани гортани размером с полгорошины для анализа. Доктор Вегнер, как был — в парадном генеральском мундире, — прыгнул в
