короля» — виллу «Хюгель» в Эссене — с двухдневным визитом, а Крупп всегда был гостем монарха в Киле, где предприниматель приобрел собственную верфь под звучным названием «Германия». На ней впоследствии строились гоночные яхты кайзера. Крупп вспоминал о «незабываемом вечере», проведенном с Вильгельмом примерно в 1896 году, когда в разговоре были затронуты самые разнообразные темы — «от рентгеновских лучей, деятельности консервативной партии и некоторых ее лидеров до законопроекта Каница, флотских дел и неприятностей, связанных с Англией и Штеккером». Человеком Круппа при дворе был адмирал Хольман (получивший в 1900 году дворянский титул) — один из многочисленных представителей военной верхушки, которые получали субсидии от промышленного магната. Вильгельм прислушивался к мнению Круппа — он уволил трех военных министров, следуя рекомендации магната, и не скрывал этого. Крупп не усматривал никакого конфликта интересов «между патриотизмом и выгодой», но воздержался от создания филиалов своей фирмы в Великобритании.
В первые годы правления Вильгельм создал для себя нечто вроде «кухонного кабинета». Одним из его членов стал граф Гуго Дуглас, шотландец по происхождению, богач, владелец рудников по добыче поташа и каменной соли. Дворянское звание он получил от Вильгельма I, а титул графа — от его внука. Викки называла его «большим ослом». Содержание и стиль написанного им по случаю вступления на престол молодого кайзера высокопарного панегирика лишь подтверждали правоту суждения Викки, но Вильгельм был явно иного мнения о сочинении и его авторе. Среди фаворитов оказался и тайный советник Август фон Гейден, бывший горный инженер, а теперь художник. Как ядовито заметил Бисмарк, «в кругах инженеров его считали живописцем, а в кругах живописцев — инженером». После того как Герберта Бисмарка на Вильгельмштрассе сменил Маршалль фон Биберштейн, Вильгельм завел обыкновение наведываться к нему домой без предупреждения — «на тарелку супа». Дружба длилась недолго: Биберштейн был выходцем с юга Германии, и кайзер заподозрил его в недостатке «прусских качеств». Время от времени Вильгельм приближал к себе кого-либо из компаньонов по охотничьим подвигам, обычно помещиков из Восточной Пруссии. Один из них спас кайзера в Прекельвитце, когда лошади понесли экипаж Вильгельма.
IV
Осталось множество воспоминаний современников о событиях, развернувшихся непосредственно после кончины Фридриха III, и все они оставляют тяжкое впечатление. Действуя по плану, выработанному четырьмя месяцами ранее, Вильгельм распорядился закрыть все входы и выходы из дворца, чтобы обеспечить сохранность бумаг отца (они, напомним, давно были переправлены в Англию). В последний момент Фридберг, по-видимому, сумел убедить наследника несколько смягчить принятые меры. Вильгельма можно понять — документы касались государственных дел, и они должны были остаться в Германии. В изгнании Вильгельм продолжал оправдывать свои жесткие меры, указывая на то, что бумаги публикуются в Великобритании, что «наносит ущерб интересам германского рейха». Никто не мог покинуть дворец до окончания обыска, который, естественно, был безрезультатным. Одним из первых актов нового монарха была отмена последних распоряжений отца относительно брака Баттенберга и нежелательности проведения вскрытия. Вскрытие было произведено и показало, что Бергман был прав, а Маккензи — не прав.
Последний вынужден был признать, что по прусским законам это было необходимо сделать. Шотландского врача бесцеремонно подняли с постели и доставили во дворец, где Бисмарк с Вильгельмом предложили ему немедленно написать заключение с признанием, что больной умер именно от рака. Действительно, при вскрытии обнаружилось полное разложение тканей гортани.
Приглашение на похороны не получил ни один из иностранных монархов. Вальдерзее писал, что афронт по отношению к внешнему миру не был случайным упущением — Викки хотела разослать приглашения, и ее желания было достаточно, чтобы забраковать идею. Со слов очевидца Вильгельма фон Деринга Эйленбург описал церемонию последнего прощания с покойным кайзером:
«У солдат — удивленный вид, у духовенства на лицах улыбки, фельдмаршал Блюменталь несет штандарт через плечо, как коромысло, оживленно обсуждая что-то с рядом идущим. Просто мороз по коже идет. Кайзер сохраняет приличествующую случаю серьезность и достоинство… И Мольтке несет свой маршальский жезл как следует».
Процессия проследовала через парк к Фриденскирхе. Траур не затянулся. Через неделю после смерти Фридриха Фридрихскрон стал вновь Новым Дворцом, и Вильгельм предложил матери освободить помещение.
Вильгельм желал стереть из истории 99 дней Германии, когда кайзером был его отец. В этом он следовал совету Бисмарка; тот не хотел, чтобы вокруг имени Фрица возникли какие-либо легенды в духе того, «как все было бы хорошо, если бы не преждевременная смерть». Такие мысли бродили, надо сказать, среди приятелей усопшего и его военного окружения, им был не чужд, к примеру, Юлиус Мольтке. Вильгельм решительно возражал; по его мнению (которым он поделился с Эйленбургом), «нельзя сказать, что Бог оставил Пруссию, выбросив из анналов истории эру Фридриха и его супруги».
Отношение Вильгельма к матери (только что приведенное высказывание — это тоже характерный штрих) создало ей некий ореол мученицы. Немало книг посвящено сочувственным описаниям преследований, которым ее подвергал бессердечный сын. Многие авторы, однако, вынуждены были признать, что у Вильгельма и Викки было много общего. Можно привести мнение поклонника Викки, Зекендорфа, высказанное им Бюлову: «Трудно найти двух человек, более похожих друг на друга, чем императрица и ее старший сын. Разница разве лишь в том, что он в брюках и с саблей на боку, а она одета в платье и носит вуаль». Он унаследовал от нее хорошую память, отсутствие снобизма, открытость, непосредственность, подверженность резким сменам настроений, переоценку своей личности и не в последнюю очередь немалые интеллектуальные способности при недостатке настоящей мудрости. Вильгельм и сам осознавал эту своеобразную близость между собой и матерью (последняя в отличие от него никогда об этом не говорила). В беседе с послом Великобритании Эдвардом Малетом в 1889 году он сказал достаточно определенно: «У моей матери и у меня характеры одинаковые: то же английское упорство, одна английская кровь течет у нас в жилах. Поэтому, если мы даже в чем-то соглашаемся, все равно трудности остаются».
Мари фон Бунзен, близко общавшаяся с Викки в период ее вдовства, пришла к выводу, что в ней к этому времени не осталось никаких чувств к детям. Она считала, что Вильгельм ничего не унаследовал от характера матери, но в нем было много от «не вполне нормальных предков». «В нем нет ничего от меня, зато много — от Фридриха Вильгельма IV; сам он считает, что похож на Фридриха Великого; а на самом деле — на царя Павла», — писала Викки. Видимо, больше понимания проявила в отношении Вильгельма его бабка, королева Виктория. После похорон Фрица она отправила внуку письмо, содержание которого говорило о ее намерении как-то примирить рассорившихся членов семьи Гогенцоллернов. Она писала, в частности: «Позволь мне обратиться к тебе с просьбой быть помягче с твоей бедной мамой — даже если она иногда будет проявлять раздражительность и несдержанность. Это не ее вина: подумай, сколько ей пришлось вытерпеть за эти месяцы неопределенности и агонии — все эти бессонные ночи и всякое такое. Так что не придавай этому значения. Я так хочу, чтобы у вас все было хорошо, поэтому и пишу так откровенно». Виктория рассматривала отношения двух стран как семейное дело, но такой подход имел свои недостатки. Сам Вильгельм тоже был склонен к такому подходу, но тем не менее чувствовал себя задетым патерналистской позицией королевы, которая относилась к нему как к внуку, а не как к германскому императору. Обстоятельства смерти Фрица и кампания в британской прессе в защиту «бедной вдовы» вызвали существенное охлаждение от ношений между Великобританией и Германией.
В мемуарах Вильгельм писал, что в начале своего правления он «был преисполнен почтения к фигуре могущественного канцлера, просто по-юношески благоговел перед ним, гордился тем, что служил под его началом, и что отныне буду иметь дело с ним как с моим канцлером». Он ощущал себя учеником Бисмарка: все, что он знал в области дипломатии, он взял от него. Красивые слова, но они не передают
