тогдашних истинных чувств новоиспеченного кайзера. Он не мог забыть унижений, которые испытал от Бисмарка в связи с «делом Штеккера» и своим проектом прокламации к германским монархам. Видимо, ближе к истине был Эйленбург, когда он сообщил своему приятелю Бернхарду фон Бюлову, что отношения между кайзером и канцлером «хуже некуда». Бисмарк понимал, что если престарелый Вильгельм не очень вникал в дела и соответственно давал ему широкую свободу действий, если Фриц физически не мог противостоять воле канцлера, то при новом кайзере так будет продолжаться недолго. Сначала ничего не изменилось — Бисмарк информировал кайзера о новых законах после того, как они вступали в силу, и с глубоким сарказмом встречал каждую новую идею монарха. Раздражение Вильгельма усиливалось тем фактом, что Бисмарк часто и подолгу болел, и важные бумаги приходилось посылать ему в поместья Фридрихсру или Варцин, а менее важные накапливались в «воскресном досье». От своего окружения Вильгельм тоже получал не лучшие отзывы о старом канцлере. Дона не могла простить ему той роли, которую он сыграл в судьбе ее родного Шлезвиг-Гольштейна, когда ее покойный отец лишился своего герцогства. Многие считали Бисмарка главным виновником плохих отношений между Викки и Вильгельмом. Кайзер охотно подхватил это утверждение — своему другу детских лет Паултни Бигелоу он заметил, что никогда не мог простить Бисмарку того, что тот поссорил его с матерью. Бисмарк не пользовался популярностью и в военном окружении Вильгельма. Прусские юнкеры помнили, как он буквально затравил до смерти графа Гарри фон Арнима. Не случайно, что в центре заговора против Бисмарка оказался пруссак Вальдерзее.
Приходом нового правителя еще больше, чем Бисмарк, была обеспокоена его супруга Иоганна. Характерны строки из ее письма, относящегося к этому периоду: «Я ужасно боюсь его (Вильгельма) горячности и какой-то внутренней детскости — он и в самом деле еще ребенок! Да не оставит нас Господь!» Общественность была недовольна первым публичным выступлением кайзера, которое он адресовал не народу, а армии. В обращении содержались такие перлы, как «Мы — одно целое, армия и я, мы рождены друг для друга!». Авторы, склонные во всем оправдывать Вильгельма, и в данном случае возлагают вину не на него, а на… Бисмарка, который, на их взгляд, должен был лучше подготовить молодого монарха. Кто был в восторге, так это Вальдерзее, который расценил высказывания монарха как благоприятное предзнаменование для себя и своей карьеры; он с удовлетворением заметил, что «либералы и евреи побиты на всех фронтах».
Активность Вильгельма произвела должное впечатление на окружающих. 17 июня Юлиус Мольтке записал в своем дневнике: «Молодой кайзер весь в делах, целый день проводит в совещаниях, отдает команды, подписывает приказы. Как мы и ожидали, первые распоряжения кабинета, изданные вечером, были подписаны „Император Рекс“». Двумя днями позже он одобрительно отозвался о намерении «молодого господина» править единолично. 22 июня пресса обрушилась на Вальдерзее — его называли главой придворной камарильи и обвинили в создании «партии войны» с целью свалить Бисмарка. Досталось и его супруге, Мэри, которая, по словам газетчиков, полностью подчинила себе Дону. Вильгельм отреагировал тем, что послал Вальдерзее в Вену с миссией, которая заключалась в разъяснении непонятливым австрийцам странностей поведения кайзера в связи с кончиной его отца.
В тот же день Вильгельм принял в Мраморном дворце вице-короля Эльзас-Лотарингии. Предметом обсуждения стали, как ни странно, последние дни Фридриха III — «страшное зловоние, смерть стала избавлением не только для больного, но и для окружающих». После аудиенции у кайзера Гогенлоэ нанес визит вдовствующей императрице, которая не переехала из Нового Дворца. Она была полна горечи, упрекала всех, особенно семью Бисмарков: сын канцлера, Герберт, всем говорит, что ее супруг не имел права брать на себя полномочия главы государства, жаловалась вдова, сын ее целиком и полностью под влиянием Бисмарка, а Вальдерзее — это «неискренний честолюбец, который ни перед чем не остановится ради удовлетворения своей гордыни, даже готов страну погубить ради этого».
25 июня 1888 года открылась сессия рейхстага. Бисмарк отговорил Вильгельма от проведения коронации: дорого! Сам кайзер тоже решил продемонстрировать прусскую скромность, отказавшись от пурпурного одеяния кавалера ордена Черного орла. «Это несовременно, непопулярно и политически вредно». Остановились на форме простого кирасира. Члены федерального совета были похожи на стадо овец, покорно следующих за своим пастухом. Внешний вид молодого кайзера внушал им доверие — не только элита была «очарована и воодушевлена» его внешностью и поведением. Молодость, здоровье, энергия — все это оправдывало большие ожидания, которые связывались с его будущим правлением. Первая его речь отличалась тщательным подбором формулировок и акцентов. Он, в частности, заявил, что «наша армия должна обеспечить нам мир, но если он будет нарушен, — быть в состоянии с честью сразиться за его восстановление… Германии ныне, когда она, наконец, завоевала себе право на независимое существование, не нужны ни военная слава, ни новые завоевания».
Некоторым утешением для либералов стало назначение Рудольфа фон Беннингсена обер- президентом Ганновера. В первых своих публичных выступлениях новый кайзер подчеркивал желание помочь угнетенным — явное свидетельство, что поучения Хинцпетера еще не были забыты. В первые месяцы своего правления Вильгельм пользовался популярностью среди рабочих; когда он проезжал в экипаже по бедным районам Берлина, его приветствовали возгласами «Рабочему королю — хайль!». В своей тронной речи 27 июня он вдруг вспомнил о своем предшественнике, да еще в каких выражениях: «Моему покойному отцу довелось лишь несколько месяцев держать в руках скипетр верховной власти, но этого было достаточно, чтобы понять, какого правителя мое отечество потеряло. Его величественный облик, благородство его мыслей, славная роль, которую он сыграл в недавней истории нашего отечества, его героическая храбрость и христианское смирение, с которыми он боролся с постигшим его смертельным недугом, — все это создало ему вечный памятник в сердцах его народа». Памятники вскоре стали появляться и в материальном виде — из камня.
В тот же день Вильгельм одарил своим гипсовым бюстом престарелого фельдмаршала Мольтке, пообещав вскоре прислать и бронзовый. Тот уже давно просился в отставку, ссылаясь на то, что уже не может держаться в седле, и его пожелание было удовлетворено. 10 августа Мольтке, почти ровесник века, покинул пост начальника Большого генерального штаба. Исполнилась заветная мечта Вальдерзее, занимавшего этот пост, но среди старой гвардии его назначение вызвало некоторую озабоченность. Еврейский банкир Бисмарка Герсон Блейхредер выступил с предупреждением: этот генерал «чрезвычайно высокого мнения о своих способностях и на многое способен». У Бисмарка созрел план перевести его на должность командующего округом в Страсбург. Антисемитизм Вальдерзее оказывал плохое влияние на кайзера. Нервничал и Фридберг — «он знает, что император не жалует евреев». Гогенлоэ 3 августа имел еще одну аудиенцию у Вильгельма и нашел, что новый кайзер очень похож на своего английского дедушку, принца Альберта. «Если он пойдет по пути Альберта, то мы будем только рады», — заметил он.
У Вальдерзее постепенно развеивались иллюзии, которые он питал в отношении нового повелителя рейха. В дневнике 26 августа он отметил лихорадочную активность Вильгельма, но дал понять, что считает ее какой-то бестолковой: монарх вникает в мелкие детали, касающиеся военных дел, а времени на аудиенции почти не остается. Вальдерзее не мог пожаловаться на невнимание со стороны кайзера — после парада, который состоялся 1 сентября, Вильгельм уединился с ним «выкурить по сигаре». 1 октября новый кайзер — в Мюнхене, обедает с Эйленбургом и вручает ему орден Гогенцоллернов.
Первый свой зарубежный визит в качестве кайзера Вильгельм нанес в Санкт-Петербург. Он состоялся с 22 по 24 июля. Месяцем раньше он заверил Франца Иосифа и наследного принца Рудольфа, что в конце лета или осенью непременно посетит Вену. В личном послании Рудольфу он поделился с ним своими сокровенными планами: создать новый Тройственный союз ради поддержания мира. Тот немедленно проинформировал Кэ д’Орсе.[8] Встречи двух императоров должны были отныне проходить по меньшей мере раз в год. При Вильгельме I встречи носили неформальный характер и проходили в каком-либо из курортных городков Германии. Новый кайзер придал им статус государственных визитов — каждый из глав государств должен был принимать гостя в своей столице.
Вильгельм отправился в Петергоф, вооруженный подготовленными Бисмарком инструкциями и с Гербертом в качестве оруженосца. Будучи кронпринцем, Вильгельм проявлял порой недружелюбное отношение к российскому двору, и в задачу Герберта входило проследить, как бы у кайзера не случился рецидив русофобии. В Красном Селе для почетных гостей был устроен грандиозный парад, в котором участвовало 60 батальонов пехоты, 51 эскадрон кавалерии при 168 орудиях. 25-го Герберт с борта «Гогенцоллерна» отправил отцу отчет о встрече один на один, которую он имел с Александром III.
