охотнику, стать пастухом? Нет! Я не только «тело имеющий»! Байдара есть, снасть, копье, гарпун — все есть. Будет Кайпэ моей!»
Не спуская почти обвисшего паруса, через узкие каналы сильными и резкими движениями весла ведет байдару Тымкар. Перед его мысленным взором — Кайпэ. «Возьму, — думает он о ней, взмахивая веслом, — отниму. — Отталкивается от ледяного берега. — Нет, добуду». — Байдара снова дергается вперед.
Да, всем людям свойственно мечтать. Без мечты какая же жизнь! Но далеко не каждый знает, как осуществить ее, как найти свое счастье. Не знал этого и Тымкар. К тому же он был нетерпелив. Даже короткое полярное лето показалось ему долгим. В ожидании поездки на ярмарку непромысловые дни он проводил с проспекторами, наблюдал непонятную жизнь этих людей.
— Зачем землю копаешь? — спросил он как-то Василия Устюгова.
Ройс и Джонсон посмотрели на него. Обычно Тымкар стоял около них молча.
— Ищем золото, — ответил Василий.
— О чем вы говорите? — вмешались Бент и Мартин, не знавшие русского языка.
— Спрашивает, зачем землю копаем.
Приятели переглянулись. Они не поняли и того, что ответил Василий.
— Вы, может быть, забыли, мистер Устьюгофф, что мы не понимаем этого азиатского языка? — Джонсон говорил по-английски.
Василий вогнал лопату в землю. Взгляд холодных серо-голубых глаз заставил Мартина неприятно поежиться.
— Азиатский, говоришь? А ты в Америке, что ли? Тут Россия, и язык тут российский. Буду я еще здесь лаять по-собачьи! Хватит. Налаялся досыта там, — он поглядел за пролив.
— Вы, я вижу, нездоровы сегодня.
— Не ссорьтесь, — примирительно бросил Бент Ройс. Теперь ничего не понимал Тымкар.
— Зо-ло-то — что такое?
— Бент, покажи ему. — Василий знал о содержимом кисета.
Юноша посмотрел, пощупал золотые песчинки.
— Однако, это вроде песок. Что станете делать?
«Как объяснить ему?» — па секунду задумался Устюгов.
— Зубы можно делать, браслеты, серьги.
— Зубы? — Тымкару стало смешно. — Ты, однако, болтаешь пустое…
— Может быть, вы, мистер Устьюгофф, полагаете, что я один должен за всех работать? — негодовал маленький Джонсон. Он широко расставил ноги, руки сложил на груди, не вытирая потного лица, измазанного грязью.
— Не понимаю, говори по-русски, — не без злорадства ответил Василий.
Он хорошо помнил, как в Номе с ним самим поступали так же, требуя, чтобы он говорил только по- английски.
Мартин выругался.
В этот день — накануне отплытия уэномцев к оленеводам (уже стали темными ночи, свежел воздух, серой пеленой начали обволакивать тундру туманы, потянулись на юго-восток гуси и журавли. — настало время осеннего забоя оленей) — чукчи понесли подарки шаману, Он вызовет духов, заручится их поддержкой для удачи в пути и на ярмарке.
Связки ремней, нарезанных из целых тюленьих шкур, бурдюки с жиром, свежее мясо приносили в его ярангу; делились своими запасами чая и табака. Шаман молча все примечал. Он — в меховой кухлянке, сшитой из пестрых шкур, на голове волчья шапка.
Вечерело. Уже из каждой яранги были доставлены жертвы духам, а Тымкар все тянул, Только он и задерживал шамана.
«Хитрый, — думал про одноглазого Кочака Тымкар, нарочно подольше задержавшийся в этот день у проспекторов. — Не начинает. Ждет… — Он вспомнил, что прошлый год при поездке на ярмарку все равно штормом разбило одну байдару, — Слабый шаман. Напрасно даем ему все. Напрасно кормим… Но другого шамана нет. А без него нельзя, все может случиться, Что скажут тогда старики?»
Но вот в яранге Кочака угрожающе зарычал бубен, Тымкар улыбнулся. Однако звуки становились все реже, реже и вдруг смолкли.
Старики озабоченно выглянули из шатров. Бубен молчал. Тогда они направились к яранге Кочака. Остановились у входа.
— Духи гневаются, — не поднимая головы, произнес шаман, обвешанный связками моржовых и волчьих зубов, бусин, кусочками звериных шкур, деревянными «охранителями», почерневшими от времени и копоти. — Гневаются, — печально повторил он.
Чукчи стояли встревоженные.
— Трава увядает, мор близится, оживает нечестивый иноземец. Дух безумия набирает силу… Ох! — шаман застонал, схватил бубен, ударил в него, захрипел, но вдруг отбросил бубен в сторону, вскочил, кинулся к выходу.
Старики испуганно расступились.
— Дайте ему жиру! Почему стоите? Где прячется Тымкар?
— Тымкар, Тымкар! — закричали старики.
Испуганный, едва не бежал к шатру Кочака Тымкар.
В руках у него — бурдюк жиру, связка ремней, шкура морского зайца.
Кочак подобрал бубен, забил в него, запрыгал. Кисти из собачьей шерсти, моржовые зубы, бусины, амулеты, подвешенные к одежде, затряслись вместе с ним.
— О-о-о! О-о-о! Вот твоя пища, вот она! Имирит, имирит гыр! У тебя власть, у тебя! Будь по-твоему, будь!
С моря потянул ветерок. Зашумела прибрежная волна, зашуршала галька.
— Не гневайся, не гневайся! Если только ты хочешь, как тебе надо, возьми…
Молча, боязливо чукчи разбрелись по шатрам.
— О-о-о! О-о-о!.. — все глуше и глуше слышались заклинания шамана, сопровождаемые тревожными звуками бубна.
Сумраком окутывало Уэном.
…Утром на берегу царило редкое оживление. На плаву загружались три большие байдары из моржовых шкур. Яранги опустели. Почти все вышли провожать отплывающих к оленеводам на обменную ярмарку. Только Кочак оставался в своем шатре.
Среди отплывающих был и Тымкар. Он стоял в байдаре подтянутый, еще более стройный, на лице играла улыбка. Глядя на него, девушки переговаривались. Они стайкой переходили от байдары к байдаре, нарядные, веселые. Некоторые из них тоже отправлялись в стойбище Омрыквута: одним из них приглянулись там парни, другие еще с рождения были просватаны родителями.
В своем поселении вся жизнь на виду, все примелькались друг другу. Молодой оленевод с гордостью говорит, что жена у него дежневская или акканийская, нунямская или уэлленская. Это значит, что ему повезло, что там, на берегу, у него есть родственники, есть возможность получать продукты морского промысла, так необходимые в тундре. Береговые же, напротив, гордятся тем, что у отца его жены есть олени.
Тымкар ни с кем помолвлен не был. Кто же будет спешить пристроить дочь в ярангу бедняка!
…Байдары отчалили. Свежий ветерок дул с берега, хорошо наполнял кожаные паруса.
Провожающие, прикрыв ладонями глаза от солнца, выкрикивали напутствия. Среди стоящих на берегу были костлявый, но еще бодрый Эттой со своей старухой, Унпенер, Тауруквуна с ребенком за спиной.
Поездка к оленеводам — большой праздник. Это и отдых, и сытая жизнь у кочевников, встречи, оленьи шкуры для зимней одежды и обуви, жилы для шитья и вышивания… Для Тымкара это еще и встреча с Кайпэ.
Прелестная Кайпэ — дочь богатого оленевода. Но не поэтому приглянулась она Тымкару, нет! Когда он увидел ее, он еще не знал, чья она дочь. Это случилось прошлой осенью. Юноша вспоминает: моховая
