добрались до одного из хуторов Ягорлыцкой станицы, на котором и заночевали. Хутор оказался не казачьим, а иногородним, и мы это сразу почувствовали. Хозяина не было, он ушёл с Красной армией, хозяйка же встретила нас, окружённая злыми собаками и под аккомпанемент их лая без излишних церемоний заявила, что, так как мы гости для неё незваные, то и не должны рассчитывать на её гостеприимство. Хотя по условиям военного времени такой приём нас и не смутил, однако поставил перед дилеммой – лечь спать голодными, так как хозяйка больше в разговор не вступала и куда-то скрылась, или самим позаботиться о себе. Поместившись в сарае, мы, в качестве новичков гражданской войны, приступили было к обсуждению вопроса, прилично ли будет зарезать без спроса пару хозяйских кур, когда Самолётов, как более опытный воин, не дожидаясь резолюции, стал гоняться с шашкой за пеструшкой, с воплями летавшей по двору. Мы смущённо и неодобрительно наблюдали за этой охотой, мучась совестью и полагая, что подобные поступки «смахивают на большевизм». Наивное доброе время...
Не успел Самолётов закончить свою охоту, как появилась рассерженная хозяйка и потребовала за убитую курицу «синюю бумажку». Мы беспрекословно заплатили и с этой минуты сразу потеряли всякое уважение хозяйки. Подобное нелепое поведение пяти здоровых и вооружённых мужчин никак не укладывались в её большевистском сознании. Ночью вся компания наша расположилась на соломе в большом прохладном сарае. Сквозь сон я слышал скрип колёс и незнакомые голоса, среди которых по временам как будто различал голосок моей Жени. Утром, как я узнал, в хуторе, кроме нас, заночевали ещё две подводы, на одной из которых находился больной холерой военный чиновник, и Жене пришлось с ним провозиться до самого утра, к возмущению Самолётова, который сердился, что «военная дама» не спит и ухаживает за какой-то «штатской сволочью».
К полудню третьего дня мы подъехали к железнодорожным зданиям станции Великокняжеской, около которой была расположена станица того же имени, служившая административным центром Сальского округа. Станции, собственно, уже не существовало, так как, кроме двух огромных железных пакгаузов, от вокзала оставалось только две разрушенные стены да труба, полуразбитая артиллерийским огнём. В то время, как мы выгружали свой багаж из телег, к станции подошёл воинский поезд. Из вагонов его высыпали приехавшие, всё сплошь офицерская молодёжь. Новоприбывшие и наши спутники заинтересовались друг другом, и скоро около поезда образовалась густая толпа. Я поленился вылезать из прохладного пакгауза и, лёжа на своих вещах, смотрел на происходящее. Тихий говор толпы, окружавшей пришедший поезд, стал усиливаться и скоро перешёл в угрожающий многоголосый крик. Из нашего сарая на шум стали выскакивать и подбегать к вагонам всё новые любопытные. В толпе явно разгоралась ссора. Я не выдержал и подошёл к кричавшим. Оказалось, что происходила ссора между двумя течениями русской Вандеи, так как прибывший поезд вёз через Великокняжескую пополнение в сформировавшуюся в астраханских степях так называемую «Астраханскую армию» князя Тундутова, также работавшего против большевиков, но на немецкие деньги. На этой почве и загорелся между двумя эшелонами принципиальный спор, перешедший в ссору, которая могла вылиться каждую минуту в вооружённое столкновение, так как уже раздавались крики: «К оружию, господа офицеры!.. Не пропускать дальше эту сволочь!» Несколько человек с решительными и нахмуренными лицами бросилось было за винтовками, а корнет Самолётов, с обнажённой шашкой в руках, лез через толпу на защиту интересов Добровольческой армии. К счастью, кто-то из начальства астраханского эшелона догадался дать сигнал к отправке. Заиграла труба горниста, астраханцы бросились по вагонам, и паровоз засвистал. Добровольцы с глухим гулом отхлынули от поезда, и он тихо тронулся мимо нас. Замелькали, ускоряя движение, двери вагонов, промелькнул красный фонарь на последней площадке, и толпа офицеров, возмущённо переговариваясь, разошлась по сараям, обсуждая происшествие.
Большинство возмущалось тем, что астраханцы продались немцам за деньги, позарившись на большое жалование, которое платил Тундутов. В действительности это было не совсем так, кроме денег, астраханский атаман имел и идеологическую приманку в виде ярко-монархической цели своей организации, что многих к нему привлекало. Предприятие это впоследствии успеха не имело, как и другое, ему подобное, в лице «Южной армии», сформировавшейся в Воронежской губернии генералом Ивановым. Немцы, хотя денежно и помогали обеим этим организациям, но лишь в целях ослабления Доброармии, державшейся союзнической ориентации.
Часам к двенадцати ночи подали состав и для нашего эшелона, которому предстоял путь до станции Тихорецкой, где шли бои. Такое путешествие кружным путём тогда объяснялось тем, что большевиками между Ростовом и Екатеринодаром был взорван железнодорожный мост, и пополнение в армию принуждено было идти таким сложным способом. Утром мы уже выгружались в Тихорецкой, где на запасных путях стояли вагоны штаба командующего армией. Отсюда мы должны были быть направлены в полки. Для меня, как кавалериста, этот вопрос был заранее предрешён, для Васи же, который стремился в кавалерию, ожидались затруднения. Волновалась и Женя, которой хотелось попасть врачом в один со мной полк. Через час после приезда все эти вопросы были разрешены. Женя, к моему удовлетворению, несмотря на все её протесты и писки, была назначена врачом в армейский лазарет, стоявший в Тихорецкой, Ковальчук оставался там же для формирования тяжелого дивизиона, а мы с Самолётовым и Васей должны были отправляться в распоряжение штаба 1-й дивизии. Нам с Женей приходилось расставаться и притом впервые, что было нелегко, так как приходилось сдерживать чувства перед товарищами. Когда мы, разместившись по теплушкам, ждали отходного сигнала, из степи донесся далёкий артиллерийский гул. Все сразу подобрались и повеселели. Когда резко прозвонил станционный колокол, Самолётов высоким голосом запел старую юнкерскую песню «Взвейтесь, соколы, орлами», подхваченную сотней молодых голосов. Под её бравурные звуки мимо поплыл вокзал, на перроне которого одиноко стояла маленькая родная фигурка, махавшая нам жалким, мокрым от слёз платочком...
Ехать пришлось всего два перегона. На маленьком степном полустанке, окружённом морем зелёных степей, чувствовалась уже настоящая война. На перроне стояли часовые с белыми перевязями на папахах, отличительным признаком добровольцев в степной войне, где часто два разъезда, встретившись, не могут отличить врага от союзника. Командующего дивизией генерала Казановича, высокого худощавого старика с острой бородкой, мы отыскали здесь же на станции в обществе его начальника штаба. Этот последний напоминал своим видом скорее запорожца, чем полковника Генерального штаба. Одетый в сибирку и широкие, «як море», шаровары, лысый и с длинными висячими усами, он встретил нас не как подчинённых, а как старый студент своих молодых коллег. Штабным духом канцелярии бумажного производства здесь и не пахло. Запорожец этот, оторвавшись на минуту от карты, над которой пыхтел трубкой, сделал надпись на наших «препроводительных» бумажках и, пожелав нам доброго пути, опять уткнулся в карту. К восторгу Васи, он по невнимательности определил нас обоих в конный полк. Самолётов, дожидавшийся нас на улице, с места посоветовал нам проситься в первый эскадрон и пояснил резоны для этого. Оказывается, весь этот эскадрон состоял исключительно из офицеров, а взводными там были старые полковники. Служба рядовым поэтому всем улыбалась, так как избавляла от ответственности, которую имел за своих подчиненных каждый из нас на командной должности. Это стремление всех поступающих попасть в первый эскадрон было замечено начальством, и к нашему приезду в полк уже состоялся приказ о расформировании офицерского эскадрона, так как в других не хватало взводных командиров. Немудрено поэтому, что по приезде нашем в полк мрачный старый полковник в казачьей форме с жёлтыми лампасами − командир полка Колосовский – с недовольным видом выслушав нашу просьбу о назначении в первый эскадрон, ответил довольно нелюбезно: «Незачем... там и так офицеров девать некуда... да и права на это не имею, эскадрон расформировывается. Будете служить в третьем... Имею честь».
Чтобы выслушать этот суровый ответ, нам с Васей пришлось из дивизии долгие два часа тарахтеть на телеге по полевым дорогам среди кукурузы и пшеницы богатейших кубанских степей, и я даже под конец начал опасаться, не завёз бы нас наш возчик к большевикам, так как фронта определённого ещё не было и добровольческие части были зачастую в тылу у красных и наоборот. Мужичок, хотя и из иногородних, оказался человеком лояльным, и мы, в конце концов, достигли полкового штаба, расположенного на хуторе, утонувшем в вишнёвых садах. 3десь же на хуторе, на наше счастье, и был расположен третий эскадрон, куда мы оба попали. Командиром его оказался полковник Борисов, фигура очень характерная для первого периода добровольчества. Был он не кавалеристом, а пехотным офицером, но по образу толстовского Долохова сорганизовал где-то под Козловом конный партизанский отряд, с которым на свой страх и риск открыл военные действия против большевиков. Отступая на юг под давлением красной гвардии, Борисов прослышал о Добровольческой армии, появившейся на Дону, и после бесчисленных стычек с красными и
