совещается, из станицы к нам подтягивается артиллерийская казачья батарея. Звеня и гремя по кочкам и межам, прямо по полю, без дороги идут два орудия, окружённые конной прислугой. Пушки разворачиваются и снимаются с передков, плотная масса коней и ездовых рысцой отъезжает в сторону. У пушек распоряжается невысокий плотный офицер, лицо которого мне кажется знакомым. Приглядевшись, я в нём узнаю старого товарища по корпусу фон Озаровского, кубанского казака, несмотря на чисто немецкую фамилию. Не успеваем мы с ним перекинуться несколькими словами, как Борисов издали начинает кричать: «На место, ротмистр!.. на место!..» Я, повернув коня, подъезжаю к командиру, который вместе со своим ординарцем что-то рассматривает в бинокль. «В чём дело, господин полковник?» Полковник, занятый со своим биноклем, не отвечает, но вместо него отвечает вполголоса вестач.
− Так что, ваше высокоблагородие... ихний броневик суды идёт...
− Где?
− А вот извольте взглянуть… поправее лесочка, − указывает куда-то пальцем зоркий казачина.
Мы впиваемся глазами в синеватую дымку горизонта, и я действительно замечаю, что над вершинами далёких деревьев тает лёгкий светлый дымок.
− Ну, ротмистр... к сотне пожалуйте, сейчас товарищи стрелять начнут, − говорит встрепенувшийся Борисов.
− Плохая ихняя стрельба, − ухмыляется подающий ему повод вестач.
− Ну, это не скажи... раз на раз не приходится...
Когда я карьером, шурша по кукурузе, подскакал к лаве, всадники, поднявшись на стременах, пристально вглядываются вперёд и перекликаются друг с другом. Кто-то в дальнем конце лавы, опираясь на пику, торчит стоя на седле.
− Идёт!.. Матвеич, − кричит кому-то этот добровольный наблюдатель.
− Сичас садить начнёт, − солидно усмехается соседний со мною казак, − и, скажи на милость, господин есаул, нюжли ж у него снарядов без счёта... кажинный день садит, не есть числа и... всё даром!
− А чего ему не стрелять?.. кои не расстреляет, всё одно мы заберём, − смеются соседние казаки.
Гулкий, словно подземный, удар разом заглушает смех и разговоры. Свист снаряда над притихшей лавой, и в полуверсте сзади нас поднимается чёрный столб разрыва. Все поворачивают головы назад. Кто- то, презрительно свистнув, негромко обкладывает большевистских горе-артиллеристов густым матом.
Выстрелы красного бронепоезда следуют один за другим без перерыва, и скоро вся степь кругом застилается чёрным дымом разрывов. Снарядов товарищи, действительно, не жалеют. Впереди нас неожиданно светлым и весёлым дневным пламенем вспыхивает одинокая хатка среди бахчей, в которую угодил большевистский снаряд.
Лава снова выходит из неподвижности и медленно и осторожно начинает продвигаться вперёд. Зелёное поле кукурузы впереди, шуршащее под ветром, затаило в себе где-то совсем близко заставы красных, которые за нами наблюдают, невидимые, и мы каждый момент ожидаем от них обстрела из засады. На горизонте продолжает дымить высоким чёрным столбом и грохочет безвредными выстрелами большевистский бронепоезд.
До слёз от напряжения вглядываемся в зелёную стену впереди. Становится с каждым новым шагом более жутко, так как мы всё больше приближаемся к невидимому, затаившемуся врагу. Он где-то здесь, совсем близко, быть может, за этим кустом, за этой группой зелени... Но деревья, медленно приближаясь, остаются сзади благополучно, и внимание снова устремляется на следующую группу зарослей.
Огонь броневика переносится с лавы на линию железной дороги, где завязывается бой двух бронепоездов друг с другом. Наш стреляет редко, но благодаря близости своей к нам, звонко и совершенно оглушительно, так что после каждого залпа в ушах начинает звенеть. Несмотря на напряжённое состояние и ожидание залпа, я всё же невольно вздрогнул, когда впереди, дальше, чем мы ожидали, перебивая друг друга и захлёбываясь, оглушительно затрещало сразу несколько пулемётов. Длинными невидимыми хлыстами захлестали пули по воздуху. Глухо охнула земля под множеством копыт, и я едва успел подобрать поводья, как конь подо мной, захваченный общим движением, рванулся вперёд и понёсся по кукурузе, набирая скорость. Среди ринувшейся в атаку лавы откуда-то появился Борисов, что-то кричавший и размахивавший шашкой. Навстречу неудержимо неслись кусты, и межи внезапно появлялись под самыми копытами коня. Где-то справа многие голоса взвыли протяжным хриплым криком, который перенесло по всей линии атаки. Это мы наскочили на пулемётную заставу, которую стоптали и порубили на месте. Сквозь режущий свист ветра в ушах как-то сразу понеслись навстречу хлопки винтовочных выстрелов. Пули резали верхушки кукурузы, слали над головой визг и поднимали на мелькавших прогалинах ватные хлопки пыли. Я с трудом сдержал коня и, оглянувшись кругом, увидел отдельных всадников и целые группы разбившейся лавы, искавших, кто где мог, прикрытия от стального дождя, которым нас поливали засевшие впереди большевистские цепи. Мимо с тяжёлым лошадиным сопением пронёсся юнкер и, кубарем скатившись с седла, присел за копну, держа повод в руке. «Слезайте, ротмистр, скорей!.. прячьтесь за копну!.. убьют!» − закричал он мне хриплым и испуганным голосом.
Действительно, поющие в воздухе струны вдруг зазвенели у меня над самым ухом настолько убедительно, что через секунду я уже сидел за копной рядом с сопевшим юнкером. Сзади над нами, дёргая за повод и толкая друг друга, храпели испуганные кони, инстинктивно прижимаясь к людям. Спешенный вахмистр, у которого убили лошадь, что-то, перекрикивая трескотню выстрелов, кричал сзади. По расстроенной, спешенной лаве металась одуревшая лошадь без всадника, другая на прогалине между деревьями прыгала на трёх ногах, вокруг неё дымились, то удаляясь, то приближаясь, фонтанчики пыли.
Атака наша захлебнулась и остановилась, напоровшись на крупные силы противника, с которым мы таким образом и вошли «в соприкосновение». Оглядевшись кругом, мы решили с юнкером подаваться влево по цепи, так как справа большевики вели особенно жестокий огонь, и канава над межой недалеко от нас вся дымилась от пуль. Ведя коней в поводу и пригибаясь в кукурузе, мы побежали вдоль цепи. Повсюду за прикрытиями, прижимаясь к копнам и кустам, виднелись спешенные казаки и офицеры. Неудавшаяся атака среди опытных в боях добровольцев не вызвала никакой паники, и теперь спешившись, лава ожидала дальнейших приказаний, так как наступление вперёд в конном строю было невозможно.
К нашей группе, приютившейся у кустов, сзади на храпевшем и мокром от пота коне подскакал казак.
− Господин есаул, − обратился он ко мне взволнованным голосом, − гляньте, пожалуйста, не ранен ли у меня конь. Чтой-то он на заднюю ногу припадает...
Я окинул взглядом его рыжего статного кабардинца и увидел, что из мускула ноги повыше колена коня бьёт вверх фонтанчик густой вишнёвой крови.
− Да, ранен... в правую заднюю, но кажется не в кость, а в мясо.
− Ах ты, боже мой, вот наказанье, − загоревал казак, − ведь весь поход коня берёг, а вот теперь под самым Екатеринодаром и ранили!
− А вам, господин есаул, отступать командир приказал... ведите лаву назад, − вдруг вспомнил он то, зачем был прислан.
Отведя коней назад, мы посадили эскадрон, и лава, сдерживая горячащихся коней, стала отходить к станице. Едва мы стали отступать, как стрельба большевиков разом смолкла, из-за высокой кукурузы они нас сразу утеряли из виду. «Короче повод!.. короче повод!..» − покрикивали вдоль по цепи голоса офицеров, видя, что кони из рыси то там, то здесь переходят в неприличный галоп. Это было нелегко, люди с трудом удерживали лошадей, чувствующих опасность.
За нашими спинами вслед за пулемётами и винтовками смолк скоро и бронепоезд красных, подбитый во время боя снарядом нашего «Добровольца», и его дым скрылся за горизонтом. Зелёная кукурузная степь снова приняла свой мирный вид, и опять зазвенели над ней умолкшие было жаворонки. Только чёрные ямы разрывов да догоравший хутор говорили теперь о том, что здесь так недавно носились смерть и разрушение...
Едва мы стали подходить к станице, как навстречу нам надвинулись не спеша, деловито переговариваясь на ходу, пехотные цепи, шедшие выбивать красных из кукурузы и дальше из занятой ими
